И вдруг… допустим это для зрительного образа — где-то, перевалив через Урал… или — миновавши Алтай… Александр вдруг ясно представляет, духовным зрением видит всю эту великую, на два года пути, диковинную страну — своей, Русской империей!
Видит, что, выражаясь кратко, Русь освободится от Орды — вместе с Ордой (в придачу). Александр Невский видит своих потомков, рассылающих губернаторов на Волгу, на Урал, Иртыш, на Енисей. Видит и других своих, еще более дальних потомков, для которых эта земля станет главной опорой, защитой и кормилицей!..
Какие ж могут быть основания для подобной «сцены-видения»?
Да те самые, что князь Александр был «…канонизирован в лике благоверных при митрополите Макарии на Московском Соборе 1547 года».
И если понимать причисление к лику святых не просто, как «награждение посмертно», «присвоение почетного звания», а — признание каких-то особых — не заслуг (это, повторю — не награда!), — а именно особых свойствчеловека, признанного святым, то это и означает — признание возможности подобного Александрова видения. Признание того, что он мог не только мысленно прочертить на Чудском льду — стрелочки карты сражения, за несколько часов до самого сражения, как «простой великий полководец»…Но, как святой — мог заглянуть духовным взором и гораздо далее.
И то, что частица мощей святого князя сегодня почитается в храме Александра Невского в городе София, в освобожденной его потомком Болгарии — это все части того мысленного купола, простершегося над князем Александром. В 2009 году «Именем России» стал Александр Невский — все помнят, как его кандидатуру отстаивал митрополит (ныне — патриарх) Кирилл.
Русский водораздел прошел именно по «хребту» евразийской миссии. Некая душевная широта, способность увидеть: то, что ранее было только источником страха и ненависти, считалось «карой Господней», оказалось более сложным явлением: и наказанием, и испытанием. Былинный, сказочный, «архетипичный», как теперь выражаются, сюжет. Выдержать удар, и не озлобиться, не дойти до тупой национальной ненависти: татары, через 130 лет побежавшие на Русь, спасаясь от «Великой замятии», русскими принимались великодушно. Тут важно и необычайно интересно подметить, что это приятие шло на всех уровнях. Например, Великий князь Московский принимает мурзу Чета — и от этого нового русского витязя пошли будущие Сабуровы, Годуновы. Но в то же время, где-то в степи, за сотни верст от южной границы Московии — робятаиз Чернигова, Рязани… ушедшие «козаковать» — принимают в свою ватагу татарина, тоже бежавшего «за волей». Их-то, этих беглецов в Диком Поле, принявших татарина, уж трудно заподозрить в дальних, мягко говоря, политических расчетах. То принятие, наоборот, было скорее лишним поводом для ханов, темников устроить облаву на козацкую ватагу, притянувшую их воинов. В такой борьбе и родился гордый и грозный лозунг: «С Дону — выдачи нет!». Наверно, был и «…с Днепра».