— У них, наверняка, есть рация, и они могли вызвать подмогу. А у нас есть рация?
— Да рация-то есть, но батареи сели в первый же день, дерьмо какое-то. И запасные такие же. В общем, без связи мы тут сидим, как луни болотные.
Помолчав, Медведь продолжил:
— Все-таки я думаю, что не сунутся они сюда. Не до нас им. А ты, Иван Петрович, что думаешь?
А Иван Петрович Борисов чувствовал себя виноватым перед командиром, поэтому молча, с ним согласился. В общем, решили они ничего не менять и оставить все по-прежнему. И это было их ошибкой. Причем, ошибкой последней. В жизни.
Я думал на этот счет совсем не так, но спорить не стал, попросил разрешения уйти и вышел из землянки. Побродил без всякой цели по лагерю и ушел к себе. Вскоре вернулись Санька с Петькой и, молча, улеглись. Немного погодя, Санька спросил:
— Ну что, лейтенант?
Я сразу понял его:
— Заявятся немцы! Но ночью не полезут, не любят они по ночам воевать. А вот на рассвете попрут!
Санька зевнул:
— А я верю Медведю. Не до нас немцам.
— Ну, как знаете!
Я отвернулся к стене, но чутье мне подсказывало, что завтра придется повоевать. И сражаться надо будет лоб в лоб, но свою жизнь ценил и решил действовать хитрее. Как я уже говорил, от живого меня пользы гораздо больше, чем от меня мертвого. С тем и уснул.
Проснулся я от ощущения беды, тихонько поднялся и выглянул наружу, было еще темно. Я растолкал Саньку, но просыпаться он не пожелал, а только послал меня в… раннее детство. Ну что же, может быть, я и не прав, и все обойдется. В конце концов, я же не командир в этом лагере, и распоряжаться здесь не имею права. Но, все равно, чувство виноватости не покидало меня. И я очень хотел, чтобы все это было ошибкой с моей стороны.
Я выскользнул в темноту, хотя, темноты особой и не было, светила луна. Начал осторожно выбираться из лагеря и, не зная точного расположения постов, проскочил между ними. И все же я надеялся, что ребята не спят. Еще немного отошел и снова забрался на дерево, очень я люблю это дело в последнее время. Но иного выхода не было. Устроившись удобнее, я приготовил гранаты. Уже начинало светать, но ничего не происходило. Я уже подумал, что ошибся, и что не выйдут немцы на лагерь, но это оказалось не так. Внезапно я услышал негромкие шаги и тихий звук разговора. И, хотя, внизу было еще немного темно темновато, я все-таки различил движущиеся тени. Явились, голубчики. Я пропустил их под собой, а когда они отошли метров на десять в сторону лагеря, начал бросать гранаты. А их у меня было ровно четыре штуки. И, хотя, толку от гранат в лесу не очень много, но шум я поднял подходящий. Немцам уже не было никакого резона осторожничать, и они открыли автоматный огонь. Стали раздаваться выстрелы и со стороны лагеря. Я соскользнул с дерева и, перебегая от ствола к стволу, поливал огнем фашистские спины. В пылу боя немцы даже не обращали внимания на то, что их расстреливают сзади. Но это до поры, до времени. Скоро они разберутся в этом, и придется мне, ох, как не сладко. Но пока я продвигался к лагерю вслед за немцами без всяких потерь с моей стороны. А фашистов валялось на земле уже порядочно, и, хотя нельзя сказать, что я шел по их трупам, но потери у немцев были. А со стороны лагеря доносилась очень уж интенсивная стрельба. Что-то тут не так, потому что вдалеке я услышал звук немецкого пулемета МГ, у партизан такого не было. Это означает только одно — немцы обложили лагерь со всех сторон. И гибель отряда была предрешена. Это только вопрос времени. И я надеюсь, что меня не считают предателем, я сделал все, что мог. Хотя нет, я еще попорчу вам кровушки, господа империалисты, мать вашу! Я начал обходить сражающийся лагерь, временами постреливая по немцам. Силы были, явно, не равны, не могут партизаны долго противостоять обученным солдатам. Да и по количеству тоже неравенство, наших меньше тридцати, а у немцев полноценная рота. Тут все ясно. Но, пока что, войну надо продолжать, несмотря, ни на что.