…На околице его догнала пара вороных. В бричке, — редко увидишь брички в окрестных придеснянских селах, — сидело двое. Один — пожилой, лет сорока пяти, худой, с острыми скулами. На нем была черная вышитая косоворотка, стянутая черным плетеным пояском, на голове — новая черная шляпа. У другого — еще совсем юноши — был тонкий, как клинок, подбородок и острые, прищуренные глаза. Из-под черной плисовой фуражки лихо выбивались кудри. Он был в вышитой белой рубахе, черных брюках и хромовых сапогах.
Поровнявшись с солдатом, пожилой придержал лошадей. Хриплым, привычным к окрикам голосом спросил:
— Как будто из нашего села фронтовик, Иван?
Молодой посмотрел на заросшее жестким волосом лицо солдата и ответил нарочито громко:
— Дмитро Надводнюк…
Солдат не остановился — шагал и смотрел на сытых лошадей и на их хозяев. Вспомнился девятьсот пятый, казаки, которых Писарчук приводил к нему, к Бояру, к Ананию Тяжкому. Тогда у Писарчука еще не было ни таких резвых лошадей, ни такой брички. «Кому — война, а ему — житуха», — подумал Дмитро. Закипела кровь, сжались кулаки… Отвернулся.
— Садись, служивый, подвезу! — окликнул Писарчук.
— Я привык пешком.
— Садись!
— Я доеду на отцовских!
Писарчук злобным взглядом смерил солдата.
— Р-россию немцам продали!.. Бунтуете!
Дмитру показалось, будто его кнутом огрели. Внутри все кипело, он едва сдерживался.
— Россию осрамили перед всем светом. Царя…
— К черту вашего царя!.. Натерпелись!.. Довольно!
Писарчук подскочил на бричке. На висках надулись синие жилы. Мелко-мелко задрожали насупленные брови.
— Ты с фронта удрал, Григорий Бояр удрал. Отечество кто защищать будет?
Дмитро в сердцах сплюнул.
— Почему же ваш Никифор не пошел защищать отечество? — и сделал ударение на «отечество». Писарчук быстро свесил длинные, худые ноги в сапогах «бутылками».
— С Никифором себя сравниваешь? Он в гимназии был! Ученый! При воинском начальнике нужен…
Фронтовик захохотал. О-о, так можно защищать отечество… Он не раз встречал таких защитников. И опять исподлобья посмотрел на вороных сытых лошадей. Глаза его встретились с глазами Ивана. Тот не скрывал ни своей ненависти, ни удивления: фронтовик слишком уж смело отвечал его отцу. Дмитру вспомнилась полоска родного поля. «Мало нас, мелкие мы», — прозвенело в ушах, и он, не скрывая злобы, внезапно спросил:
— Ржица подходящая уродилась, Федор Трофимович?
Писарчук еще сильнее насупил густые, косматые брови.
— Слава богу, подходящая… Может, в жнецы пойдешь?..
Дмитро остановился. Будто кто-то снова огрел его кнутом, так обожгли слова Писарчука.