— Ну-у… Американские доллары, например. Или мексиканские.
Ни американских, ни мексиканских долларов у Чанышева не было. В конце концов он обменял «катеньки» по самому низкому курсу, который когда-либо действовал в Суйдуне.
— Ну, бачата, вы и даете! — удрученно качал Чанышев головой. — Клиентов обдираете как липки.
— Звини, бачка, — меняла изогнулся перед ним вопросительным знаком, — не я в этом виноват, — китаец вторично изогнулся. — Я тебе дал самую высокую цену за русские деньги. Посмотри, сколько здесь народа, — меняла обвел рукой волнующийся базар, — но ни один из этих людей не даст тебе столько за твои отжившие свое картинки, сколько дал я. Понял, господин?
— Понял, — ответил Чанышев и, не попрощавшись, покинул менялу.
Когда он выходил с рынка, то увидел отца Иону, стоявшего у ворот, в новой рясе, с нарядным крестом, поблескивавшем на яркой, хорошо начищенной цепи. За спиной у отца Ионы стоял крутоплечий татарин с мощной шеей и наголо обритой сизой головой.
— Товарищ Чанышев! — ласковым вкрадчивым голосом позвал отец Иона.
Чанышев от этого голоса едва не вздрогнул.
— Типун вам на язык, святой отец, — проговорил он, встреча с Ионой была совсем не кстати, хотя Чанышев собирался встретиться с ним обязательно, более того — передать подарок, задобрить: слишком уж опасные токи исходили от этого внешне мягкого, очень ласкового человека. — Какой я вам товарищ!
— Извини, извини, Касымхан, — отец Иона в примиряющем движении поднял ладонь. — Мне бы переговорить с тобою надо…
— Нет ничего проще. Я как раз привез вам из Советской России подарок.
— Интересно, интересно… В таком разе я жду у себя ровно через час. Устраивает, Касымхан?..
Чанышев привез отцу Ионе две бутылки довоенной смирновской водки, украшенной нарядными, сплошь в выставочных медалях этикетками. Завернутые в белесую хрустящую бумагу бутылки протянул Ионе:
— Редкая штука по нынешним временам.
Отец Иона сдернул с одной из бутылок бумагу и восхищенно всплеснул руками:
— Бог мой, действительно редкая штука! Произведено на заводах Петра Арсентьевича Смирнова… Лично! — он не удержался, чмокнул бутылку в прохладный стеклянный бок. — «Столовое вино номер двадцать один». До сих пор не пойму, почему Петр Арсентьевич назвал водку «столовым вином»?
— Наверное, имел в виду, что вино это подается к столу…
— Тогда почему номер двадцать один?
— У этого вина были разные номера — и двадцать, и сорок.
— Чем же они отличались друг от друга, позвольте спросить?
— Крепостью, жесткостью, горькостью. Но только двадцать первый номер оказался любимым у русских людей, — в самый раз…