— Проходи, сестра, отдохни. — Он протянул мне ложку с дымящейся фасолью, с которой ел сам, и мне пришлось с содроганием и внешней благодарностью проглотить угощенье. Расстелив газету и отдав мне ложку, толстяк макал в варево лепешки и, чавкая, высасывал подливу, а потом с восторгом зажевывал фасольками. Я вяло осмотрелась по сторонам — внутри хижинка выглядела мило, если б не вековая грязь: коврики, покрывала, вездесущие аляповатые сувенирчики made in China, тряпичные цветочки и пластиковые картинки с арабской вязью делали жилье достойным костюма дядьки. Вытерев рот отрывком Аль Ахрама, главной газеты страны, толстяк снял очки и признался:
— Наим — это я, Маркус давно сообщил мне по скайпу о тебе. И, открыв покрывало, показал заляпанный ноутбук с прикрученнными на соплях проводками и антикварной розеткой. — Про рукопись знаю, но получить тебе ее надо в доме Мины, а он мусульманин. И головорез. Я туда ни ногой. Пойдешь сама. И просить будешь сама. И все муки перенесешь сама — твоя Судьба и твой выбор.
Я разделась догола в его каморке за камышевой перегородкой, шелковым платком от Hermes, как бы в насмешку изображавшему пески и верблюдов, вытерлась вся, макая драгоценный тысячедолларовый шелк в грязный огромный тазик, и истерично смеясь, повторяла надпись на платке класса лакшери «только химическая чистка». Затем натерлась смесью масел бергамота, пачули, магнолии и сосны, натерла шелком и цветами жасмина волосы и переоделась в свою нормальную одежду.
Как невероятно давно это было! Серебряные в стразах сандалии от Джимми Чу, легкое шелковое платьице от Анны Молинари, полное отсутствие нижнего белья за его ненужностью, почти высохший лакшери платок в верблюдах и арабах и очуменный рюкзак с сумкой почтальона от Кэд Кидстон, в котором были мои лохмотья и ноутбук. Наим вяло поприставал ко мне, увидев доступную белую. Я почтенно отнекивалась и отталкивала его пропотевшее в костюме тело. Толстяк в огромных очках снял с мизинца серебряный перстень и с поклоном передал мне:
— Папский перестень, внутри несколько секций. Отвали у башенки крышу — высыпется яд. Нажми на пружинку слева — выйдет печать. Покрути против стрелки часов — выпадет отравленная игла. Теперь ты готова.
Не запомнив ничего, я уже садилась в чью-то Хонду, подъехавшую незаметно из-за могильных оград. Мужик по обыкновению не поздоровался — признаком хорошего тона у арабов считается вообще не замечать женщину и не отвечать на ее слова и движения. Ялла! Мы рванули навстречу несчастьям.
Дом Мины оказался огромным отелем с кучей грязных комнат, лифтом без двери, но зато летающим по всем пяти этажам быстрее лани, кучей пластмассовых растений и массой прихлебал-мужиков, грызших арбузные семечки при дверях, на полу, в коридоре. Все они абсолютно не реагировали на белую бабу, одетую как для прогулки по Елисейским полям, а просто позволяли мне перешагивать через их вытянутые ноги и заглядывать мне под юбку. Теперь будет скачок рождаемости — только лишь из-за того, что они увидели у бесстыжей русской, не носившей нижнего белья. Их многочисленные жены с благодарностью будут чувствовать всю накопившуюся за день мужскую силу. Толкнув золоченую пластиковую дверь, я вошла в гостиную. Сидевшая за столом компания замерла — они меня явно не ждали. Мина — лысый, вертлявый коротышка — ковырял зубочисткой во рту и так и замер с ней. Его подхалимы заорали на меня на плохом английском, требуя объяснений. Я спокойно ответила, что приехала в качестве подарка из Хургады от Мохамада, его друга — владельца сети популярных у немцев отелей. Мина, счастливо и, громко рыгнув, с зубочисткой и напрягшимся дружком, повел меня в свою спальню. Кровать оказалась огромной, коротышка — большим фантазером, кончавшим сразу же после понимания того, какое белокожее счастье ему сегодня привалило. Я зажмурила глаза, чтобы не видеть этого подонка и молча терпела его прихоти. Погоди, я еще отыграюсь на тебе, сволочь! Как индейцы срезали скальп белокожим, я буду брать от вас, ублюдков, по трофею и потом вас же ими доводить до судорог!