– Я же сказал тебе, все в порядке, Гил. Куда ты едешь?
– Трелейн. И, может, на юг. – Внезапно ему расхотелось что-то объяснять. – Как я уже сказал, вернусь через несколько месяцев. Работа не тяжелая.
– Буду скучать по тебе и нашим вечерам в середине недели. – Башка изобразил движение шахматной фигуры. – Наверное, придется играть с Брантом в кузнице. Только подумай, на что будут похожи разговоры с ним…
– Да, я тоже буду скучать… – Он запнулся, даже теперь по привычке чрезмерно осторожный. – …по нашим разговорам.
«А вот и нет».
Осознание вспыхнуло, как скомканная бумага, брошенная в огонь. Вот ее лижет пламя, и она изгибается, рассыпаясь искрами, но боль быстро проходит – и все исчезает. «Ты не будешь скучать по шахматным вечерам и болтовне с Башкой, и ты это знаешь, Гил». Он и впрямь это знал – знал, что в прибрежных районах Трелейна компанию в два раза умнее школьного учителя можно отыскать в любой кофейне. Он также знал, что несмотря на доброту Башки и немногие темы, интересные им обоим, этот человек никогда не был ему другом – по крайней мере, не в том смысле, который имел значение.
Вдруг сквозь упрямую головную боль впервые по-настоящему пробилось осознание: он действительно возвращается. И не просто для того, чтобы опять махать клинком – это был старый навык, который уже пробудился, как пробуждается желание проверить, на месте ли деньги в кошельке, а затем вновь угасает вместе с успокоившимся сердцебиением. Дело в другом. В том, что он возвращается к шумному и драчливому торжищу многолюдного Трелейна и всему, что оно значило. Назад, в теплую утробу юности, в сооруженную неумехами теплицу, которая его сперва взрастила, а потом стала вызывать тошноту. Назад к той части себя, которая, как он считал, зачахла и сгорела в пламени войны.
«Видишь, Гил, ты ошибался».
Он попрощался со школьным учителем, дурашливо подмигнул в сторону спальни и ушел так быстро, как позволяли приличия.
Сел в карету, молча забился в угол. Нетерпеливый возница ударом хлыста заставил лошадей двинуться с места. Они поехали по тихим улочкам, мимо городских границ и низких деревянных сторожевых башен, по широкой дороге вдоль предгорий, минуя горы и Виселичный Пролом, на запад, к лесам, Наомской равнине и морю за ней. Туда, где Трелейн ждал в мерцающем великолепии на берегу. Теперь, когда образ поселился в его разуме, даже отсюда он чувствовал сосущую тоску.
Рингил уставился на переменчивый пейзаж за окном.
– Ну, как у него дела? – наконец спросила Ишиль. – У твоего друга-учителя?
– Страдает от похмелья и остался без гроша после кутежа с проститутками. А почему ты спрашиваешь?