Рингил очнулся на досках платформы; горло саднило от рвоты, а один из слуг лупил его по лицу. Для него расчистили место – видимо, прочее благородное собрание не хотело испачкать наряды. Но никто не глядел на него с отвращением.
На него вообще не смотрели.
Все взгляды были устремлены на клетку и источник звуков, исходивших из нее.
Гингрен возвышался над Рингилом, прижимая к груди скрещенные руки и держа голову так, словно у него затекла шея. На сына он не взглянул, даже когда тот подавился собственной рвотой, и солдат, сунув ему в глотку палец в перчатке, бесцеремонно заставил повернуть голову в сторону, чтобы не задохнуться.
Ветром принесло звуки, издаваемые Джелимом. Рингил снова отключился.
– А! Какого… – Крестьянин проглотил ругательство и продолжил подобострастно: – О, прошу прощения, ваша милость. Я вас не заметил.
Вздрогнув, Рингил вынырнул из воспоминаний. Он застрял посреди дороги, мешая движению. А еще, сам того не заметив, закрыл глаза. Тряхнув головой, он отошел в сторону, подальше от потока людей и повозок, в тень, отбрасываемую клеткой. Гуртовщик, который едва его не изругал, поспешил увести прочь свою пару ослов, не поднимая глаз, чтобы не нарваться на неприятности. Рингил, не обращая на него внимания, заставил себя посмотреть вверх.
Человек в клетке умер недавно: внешних признаков гниения не было, и птицы еще не выклевали ему глаза. Рингил знал, что такое иной раз случается до того, как в приговоренном угаснут последние искорки жизни. Вообще труп выглядел пугающе живым. Не считая головы, свесившейся на грудь и болтавшейся туда-сюда, будто шея без костей, тело стояло прямо – его удерживал стальной кол. Если взглянуть искоса и забыть про испятнанную робу узника, желтоватую, длиной до лодыжек, он выглядел почти как солдат на дежурстве, который разминает затекшую от долгого стояния на посту шею. Даже кол, торчащий из окровавленной ткани за правым плечом, почти казался рукоятью меча, висящего в ножнах на спине.
Рингил против собственной воли приблизился на пару шагов, чтобы через изогнутые прутья разглядеть лицо. Солнце оказалось за головой трупа и породило мягкое сияние вокруг нее. Он поморщился, заглянув в застывшие глаза.
– Чего уставился?
Рингил попятился, напрягшись от неожиданности. Труп поднял голову, сзади по-прежнему освещаемую солнцем, не спуская с него мертвых глаз. Обнажил в ухмылке почерневшие зубы. За ними мелькнул иссохший лоскут языка.
– Да-да, ты. Я с тобой разговариваю, красавчик. Прошлым вечером, в своем уютном доме, ты был очень смелым, мать твою. А теперь что?