Что поражало меня более всего, так это отпущенный Сачетти срок — три дня, по прошествии которых мне надлежало покинуть Сингапур. Почему три дня, а не четыре или два, а то и вообще двадцать четыре часа? Ответ на эту загадку я мог получить только в одном месте, поэтому достал из кармана клочок бумаги и позвонил по записанному на нем номеру.
Мне ответила женщина, и ей пришлось кричать, чтобы я мог разобрать произнесенные ею слова на фоне гремящей музыки. Она проорала: «Слушаю», и я попросил капитана Нэша.
— Кого?
— Нэша. Капитана Нэша.
— Минуту.
— Нэш слушает.
— Это Которн.
— Привет. Я чувствовал, что вы позвоните.
— Вы, кажется, говорили, что у вас есть лодка.
— Ну, не такая уж большая, но на воде держится.
— Она доплывает до «Чикагской красавицы»?
— Конечно. Сегодня вечером?
— Я бы не стал откладывать наше путешествие на завтра.
— Вы получили приглашение?
— Нет.
— Понятно.
— Что это должно означать?
— Ничего особенного. Мы, конечно, оба американцы, но придется пойти на определенные…
— Сто долларов вас устроят? — я сразу понял, к чему он клонит.
— Американских?
— Американских.
— Тогда слушайте. Я — в Чайнатауне. На такси вы доберетесь до угла Саутбридж-Роуд и Гросс-стрит. Там пересядьте на велорикшу и попросите отвезти вас к Толстухе Анни. Вас доставят по назначению.
— Хорошо. Когда?
— Приезжайте к восьми часам, и мы сможем перекусить перед дорогой.
— А что у Толстухи Анни, ресторан?
Нэш хохотнул.
— У нее публичный дом, приятель, или вы ожидали чего-то другого?
— Публичный дом, — повторил я и положил трубку.
Сингапур не засыпает круглые сутки, а в Чайнатауне, квадратной миле земли, застроенной домами под черепицей, жизнь бьет ключом и днем, и ночью. На этой квадратной миле теснилось более ста тысяч человек, и один из старожилов, родившийся в Шанхае в 1898 году, как-то сказал мне, что Чайнатаун более всего похож на Китай, каким тот был до падения императорской династии в 1912 году. Я думаю, что в Чайнатауне можно найти все, что душе угодно, от опия до бродячего музыканта, который споет за десятицентовик древнюю песню. Лишь уединению в Чайнатауне места нет — постоянно используется каждый квадратный фут, и койка, бывает, арендуется на несколько часов, если кто-то хочет отдохнуть. Краски слепят, и маленькие китайчата, в красном, золотом, фиолетовом, на все лады расхваливают достоинства молодой собачатины и прошлогодних яиц.
Велорикша вез меня по улице Чин-Чу, криками разгоняя пешеходов, которые весело кричали что-то в ответ. Выстиранное белье, развешанное на длинных бамбуковых шестах, образовывало навес над мостовой, а уличные торговцы совали мне в лицо свои товары.