Эта нотка сочувствия, прозвучавшая в голосе Бастрыкова, не ускользнула от Порфирия Игнатьевича. Он словно встрепенулся и голосом, в котором не было уже ни дрожи испуга, ни прежней повелительности хозяина, а сквозила лишь робкая надежда просителя, тихо сказал:
— Иди, Устиньюшка, иди принеси стулья.
Устиньюшка поднялась быстро, ловко и до того молодо, что Бастрыков взглянул на нее с удивлением.
«Она еще моложе, чем я думал», — мелькнуло у него в уме, и новый приступ ненависти к Исаеву обжег сердце.
— Шагай, Исаев, — хрипло сказал Бастрыков.
Взгляд председателя коммуны был таким красноречивым и так отчетливо выражал его чувства, что Исаев опасливо покосился на руку, сжимавшую винтовку.
Как только Бастрыков и Порфирий Игнатьевич вышли вслед за Устиньюшкой, Надюшка коршуном бросилась на Алешку.
— Ты доказал? Ты дедку выдал?
— Я.
— Он же забьет меня до смерти! Я же говорила тебе, что дедка не велит никого чужих в амбар и сарай водить! — Надюшка заплакала. В глазах ее стояли не слезы, а живой укор и отчаяние.
Алешка поежился от ее упреков. Ему нестерпимо было жаль девчонку. Беззащитная она, сиротка… Алешка взял Надюшку за руку, утешая ее, сказал:
— Станет тебе невмоготу, беги к нам в коммуну. А дедку своего не бойся. В амбаре он нас не видел и думает, что его остяк Ёська выдал. Слышала ведь?
— Слышала. А ты не проговоришься? — приободрилась немного Надюшка.
— Да что ты?! Честное коммунарское…
— Ну и я промолчу, пусть хоть на огне пытает.
— Не царское время. За обиду головой ответит.
Надюшка повеселела. Оба выскользнули из амбара во двор. Тут возле крыльца, за столом, сидел Бастрыков, а напротив него Порфирий Игнатьевич. Митяй стоял за его спиной. Устиньюшке Бастрыков велел уйти в дом.
— Итак, Исаев, ты утверждаешь, что винтовку купил по случаю в Томске?
— Точно так. Был я на толкучке. Присматривал кое-что купить для дома. Вдруг подходит ко мне мужичок лет так тридцати пяти — сорока, говорит: «Охотой, дружок, не занимаешься?» — «Занимаюсь, говорю, в тайге живу». — «Винтовку купишь? Отдам дешево». Прикинул я в уме: «Хоть от властей запрет есть, а в таежной жизни такая штука может и на медведя и на лося пригодиться».
Надюшке захотелось вдруг крикнуть: «Врешь, дедка! Врешь!» — но, посмотрев на Бастрыкова, поняла, что комиссар не очень-то верит словам ее деда.
Как только лодка с Бастрыковым отчалила от берега, Порфирий Игнатьевич бросился с кулаками на Устиньюшку.
— Тыщу раз приказывал тебе не водить остяков в амбар. Доведешь ты меня до тюрьмы, стерва!
Устиньюшка заплакала, прижала руки к груди, хотела что-то сказать в свое оправдание, но поперхнулась, сильно закашлялась. Смахнув платком слезы, выпрямилась, с укором сказала: