— Как насчет кошки?
— Что насчет кошки?
— Я обнаружил, что на складе полно кошек, и, наверное, котят, а также крыс. Я вечером могу вернуться туда и набрать тебе полную сумку котят, ты можешь выбрать, и остальных я верну, если ты не захочешь всех.
— Одного мне хватит, — сказала Моизи, — но отбери его для меня тщательно.
— Я могу отобрать его по цвету и размеру, но я не смогу сказать, сообразительный он или нет.
— Он должен уметь шарить по помойкам.
— Я думаю, это умение врожденное, оно в крови у большинства кошек.
— Хорошо, тогда давай посмотрим — сейчас конец января, и если ты принесешь мне котенка, на него будет оказывать влияние…
Внезапно она начала двигаться судорожно, и я схватил лопаточку для прижимания языка, думая, что у нее начинается припадок.
— Бога ради, не надо, — выкрикнула она, когда я прижал деревянную ложку к ее рту. — У меня не приступ, ты же видишь — я не работаю, потому что мне нечем работать. Просто в мире без рассудка все замерзло, как горы в Гренландии.
— Я уверен, что станет теплее — до того, как станет еще холоднее.
— Потому что холоднее не бывает.
— Нет, потому что у тебя будет теплая компаньонша — кошечка со склада.
— Ты так говоришь, что мне приходится поверить тебе.
— Я никогда не лгал тебе, Моизи.
(Я в тот момент взял «голубую сойку» и начал в нее все это записывать.)
— Умирающим все лгут.
— Живые, может быть, и склонны лгать умирающим, но умирающие умирающим не лгут.
— Попытайся остаться здравомыслящим. Мы должны попытаться остаться здравомыслящими.
Моизи подняла длинную, хрупкую руку к моему лицу.
— Милый, у тебя щека колется, тебе надо побриться — нельзя пренебрегать своей внешностью, даже здесь.
— Я не взял с собой бритву.
— У меня когда-то была бритва, чтобы сбривать волосы на лобке, — заметила она мечтательно. — Ты знаешь, ко входу в свою вагину я отношусь с некоторым тщеславием, и всегда старалась, чтобы там не было волос — как у девочки. Меня никогда не ебали, ты знаешь, только в рот — не из-за отвращения к мужскому органу и не из-за пуританской стеснительности, а потому что у меня воинствующее отношение к самой большой мировой проблеме за пределами этой комнаты, каковой является переизбыток населения, увеличивающегося на два миллиона в год только в этой стране, и на миллиард, наверное, если брать всех.
— А мне всегда это нравилось.
— Переизбыток народа?
— Нет, нет, твое вагинальное отверстие!
— Но бритва заржавела. Я больше не брею волосы на лобке.
— Но волосы на твоем лобке такие светлые и пушистые, что твой нетронутый вход прекрасно виден, даже когда ноги не раздвинуты.