— Не я, но Бог, — сказала Моизи тоном, который можно было бы описать как несказанно нежный — учтивой фразой бесчисленных писак викторианской эпохи.
Она вздохнула и продолжила:
— Я думаю, Он знает, что сила рассудка должна обслуживать маленькие прихоти любви, по крайней мере, пока…
Она не завершила свой шепот, и, снова подняв свой взгляд, я мог бы увидеть, почему. Это был случай перехода от слов к действию. Она встала на колени перед тем фотографом, который был еще пока в пиджаке, и своими нежными пальцами художника начала снимать с него брюки. Говоря точнее, она одной рукой расстегнула его брючный ремень, в то время как другой она пошарила под своей на удивление широкой кроватью и достала оттуда начатую баночку с вазелином, которую Божественное провидение скоро заменит на полную.
Я, конечно, переместил свой взгляд от экстаза Моизи на свой собственный предмет — да, конечно, на фотографа без пиджака, и заметил, что он стоит сейчас передо мной точно в профиль, спиной к Моизи и ее партнеру.
Эта позиция — в профиль, ее возвышенность, и деликатные отблески света там и сям почти разбили мое сердце, но он вылечил эту разбитость очень легким движением своей головы вверх и вниз, которое я расценил как беззвучное согласие, такое, какое дает робкая невеста перед алтарем.
В комнате еще не темно, но все темнее и темнее, и все, что я слышу сейчас — это шаги великана, приглушенные гигантские шаги Великого Неизвестного, приближающегося к нашему миру рассудка или безрассудства — называйте, как вам нравится. А теперь…
Последняя «голубая сойка» исписана до конца.
Перевод с английского по изданию: Tennessee Williams «Moise and the World of Reason», A Novel, изд-во Simon and Schuster, New York, 1975.