В начале девяностых, когда доходы кладбищенских резко стали падать и дальновидный Вовка, получив предложение заняться бизнесом, ушел с кладбища, Сереге стало неохота одному таскаться туда зимой. Действительно, можно ведь сбрендить в этой будке — как называли тамошний строительный вагончик без колес, — имея в качестве компаньона лишь местного рыжего пса по кличке Олень.
Короче говоря, Серега предложил мне идти к нему негром. Неграми называли тех, кто работал на кладбище, но в штате не состоял. Получали негры в несколько раз меньше, чем сотрудники кладбища, вернее, чем им за ту или иную работу платили клиенты. Разница шла в карман хозяина. Например, на Ваганьковском за спиленное дерево на могиле клиент выкладывал две-три сотни, а негр, который полдня с риском для жизни висел над частоколами оград, отпиливая по кусочку, спуская ветки на веревках, чтобы, не дай бог, не поколоть дорогие надгробия, получал от хозяина четвертной, ну иногда и поллитру. С другой-то стороны, не такие уж плохие деньги. Суточное дежурство в реанимации стоило дешевле, а тут работа на свежем воздухе, творческая.
До этого я относился к работе своих одноклассников невероятно скептически. Даже не потому, что кладбищенские беспардонно наживались на родственниках усопших, завышая официальные цены в десятки раз. Больше удивляло, как можно работать в таком окружении. Особенно после повести «Смиренное кладбище». Полукриминальное занятие для полукриминального люда, явное ощущение дна.
Но голод не тетка. Хорошо быть чистоплюем, но не за триста шестьдесят рубчиков в месяц. Я согласился.
Серега объяснил, чем мне предстоит заниматься, обещал всему научить, рассказал и какой процент мне будет причитаться от того, что получит он сам.
— Леха, дружба дружбой, а табачок врозь!
У каждого ведь свое представление о дружбе и о табачке.
Но на кладбище неожиданно оказалось пустынно и спокойно. Могилы были засыпаны метровым слоем снега, в лесу переругивались редкие вороны, будка грелась двумя радиаторами, в литровой банке бурлил кипяток для чая. Нас никто не беспокоил, кладбище спало. До сезона. Лишь иногда вдалеке, где-то у самой кромки леса, можно было различить группу двигающихся по бескрайнему белому полю людей и красное пятно гроба. Хоронили каждый день.
Я овладел самой несложной операцией гравера, выбивая место под фотку на камне, делая и еще кой-чего, по мелочи. И вдруг мне там стало даже нравиться. Работали мы только по выходным, приезжали рано, затемно, часов в семь утра. Короткий зимний день казался неожиданно длинным. Все это стало чем-то напоминать зимние поездки на дачу.