— Да, мне повезло. Каково было служить на его похоронах?
— Очень тяжело, ты себе этого даже представить не можешь. Но я не жалел ни о чем, Лео. Даже тогда.
— Это я понял. Я целый вечер изучал ваше творчество. Как вы додумались хранить эти пленки у моего отца?
Мгновение он медлит с ответом. Собравшись с силами, продолжает внушительным тоном, без тени смущения:
— Глупая случайность. Перед переездом в пасторский дом я оставлял свои вещи на хранение у твоего отца. Потом заметил, что ранняя часть моей коллекции куда-то делась. Но спрашивать, конечно, не стал.
— Судя по вашей коллекции, вас интересуют только мальчики. А с мужчиной вы когда-нибудь занимались любовью?
— Нет, конечно! С чего бы такое взбрело мне в голову? — возмущается монсеньор, будто его оскорбили, усомнившись в его здравом рассудке.
В полумраке палаты я внимательно смотрю на него, а он смотрит на меня взглядом ясным и невинным.
— Эту пленку надо уничтожить, — говорит монсеньор Макс. — Я покаялся в своих грехах и получил последнее причастие. Согласно учению нашей Церкви, теперь моя душа, чистая и незапятнанная, проследует на Небеса.
— Уповайте на то, что Бог любит насильников детей. Что Ему нравится смотреть, как красивых алтарных служек насилуют сумасшедшие священники.
— Лео, ты не смеешь порочить мое имя, — говорит монсеньор безжизненным голосом. — Мое имя навеки вписано в историю Чарлстона, мое значение в истории епархии Южной Каролины огромно. Моя репутация в кругах верующих безупречна. Ты не посмеешь опорочить ее.
Я смотрю на него и вспоминаю искаженное ужасом и унижением лицо брата. Он предпочел умереть, чем рассказать родителям, что их обожаемый духовник его изнасиловал. Стив даже не знал тех слов, которыми можно рассказать о случившемся, как не знал, что существуют миры, где такое может случиться.
— Если Бог, в которого верю я, существует, то вы будете вечно гореть в огне. А я согласен гореть вместе с вами. Макс, вы ведь истинный католик?
— А ты? — шипит он в ответ.
Я наклоняюсь над его кроватью и говорю:
— Даже в свои самые мрачные минуты я был лучшим католиком, чем вы в свои самые светлые.
— Скоро я окажусь на Небесах, у своего Отца.
Я выключаю проектор, сматываю провод.
— Если вы там окажетесь, то вас встретит мой отец. И он из вас душу выбьет.
— Но моя репутация останется незапятнанной. — Монсеньор сохраняет невозмутимость. — Ты не посмеешь ее опорочить.
— Не знаю, не знаю, — говорю я, убирая проектор. — Почему бы мне ее немного не запятнать? — Я беру рюкзак и выхожу из палаты.
— Лео! — окликает он вдогонку. — Как ты смеешь уйти без моего благословения? Погоди, я благословлю тебя.