Итак, я шел в свой (так, во всяком случае, я его уже про себя называл) батальон. Он располагался за городом.
Палатку штаба батальона отыскал быстро. Вошел.
— Явился наконец! — Таким возгласом встретил меня комбат капитан Григорий Самсонович Коган, не дав, как говорится, и рта раскрыть. — А то еще утром доложили: комиссар, мол, твой прибыл. Ну, я ждал, ждал… Уже и подумывать стал, что кто-нибудь тебя на полпути перехватил, сосватал.
Поздоровались. Окинули друг друга изучающими взглядами. Комбат высок, строен, черноволос. Энергичное лицо, простые манеры. Не знаю, каким я ему показался, но, во всяком случае, внешне он проявил самое неподдельное радушие.
— Теперь порядок, — подытожил Коган, узнав, что фашистов я уже видел. — Комиссар на месте, можно и воевать. А в бой нам, чувствую, придется вступить не сегодня завтра. Сам видишь, Гитлер вот-вот к Москве подойдет. Так что знакомься с людьми, входи в курс дела…
Входить в курс дела пришлось в обстановке довольно сложной. С утра до вечера, с недолгими перерывами, батальон занимался боевой учебой. Сколачивались экипажи, командиры учили их тому, что потребуется в схватке с сильным и жестоким врагом.
Главным предметом обучения была тактика танкового батальона в наступлении, в обороне. Учились вождению и стрельбе, окапыванию, организации системы огня, взаимодействию с пехотой, артиллерией. Изучали и материальную часть танков, вооружение. Многочасовые занятия, конечно, изматывали людей до предела, но никто на усталость не жаловался. Люди переносили трудности с какой-то деловой сосредоточенностью.
Народ в батальоне подобрался толковый: фронтовики, уже знавшие почем фунт лиха, недавние рабочие московских, горьковских, ивановских заводов и. фабрик. Немало в батальоне было и членов партии, кандидатов в члены ВКП(б), комсомольцев. Все горели желанием идти в бой, остановить ненавистного врага.
Уже на второй день моего пребывания в батальоне мы с Г. С. Коганом решили, что комиссару надо выступить перед личным составом. До мельчайших подробностей помню свое первое выступление перед строем батальона. Очень хотелось, чтобы с первых же слов между мной и людьми установилась та прочная связь, которой требовала от нас, комиссаров, партия.
Сначала, конечно, волновался. Но когда заговорил о том, что я видел на фронте, о том, как сражались под Лепелем танкисты 17-й дивизии, то почувствовал напряженное внимание людей. И понял, что в их сердцах сейчас то же самое, что и в моем. На призыв отдать за нашу Родину, за Москву все силы, а если понадобится и жизнь, строй ответил громкими аплодисментами. И они, как и слова комбата, тихо сказавшего: «Молодец, комиссар!», были для меня высшей наградой.