И вот сейчас, когда неизвестный стал бредить, Алябьев, надеясь, что, может быть, в бреду раненый проговорится, терпеливо записывал его бред.
Раненый молол всякий вздор. Он кому-то грозил, с кем-то спорил, кого-то призывал в свидетели, а затем стал насвистывать мотив из модной оперетки.
Но вот раненый утих. Его лицо вдруг стало серьезным, он приподнялся, на левую руку и, свесившись с койки, резким шопотом сказал:
— Ничего не надо, Иван Кузьмич, ничего. Григорий Васильевич меня знает... Плащ? И плаща не надо. Обойдусь и без него...
И, переведя туманный взгляд на следователя, долго испытующе смотрел на него, кивнул головой и опустился на подушки. Спохватившись, снова вскочил и стал что-то искать под подушками. Расшвыривая подушки, он заглядывал под кровать, совал руки в воображаемые карманы тужурки. Перерыв постель, он тяжело вздохнул и, обращаясь к следователю, сокрушенно проговорил:
— Нет. Нигде нет! Пропал... бельгийский браунинг...
Опустился на подушки и, натянув одеяло, смолк.
Алябьев дописал протокол и осторожно вышел из палаты, позвал доктора и попросил его внимательно ухаживать за раненым.
Для него было ясно, что он имеет дело с опытным разведчиком. Бред раненого только подтвердил его догадки. Из отдельных слов, недоговоренных фраз следователь понял, на кого работал разведчик. Чего следователь еще не знал, так это, кто такой Григорий Васильевич.
По всей видимости, это был человек, к которому направлялся разведчик. Но кто он, где живет? Во всяком случае, где-то недалеко от границы, иначе навряд ли разведчик рискнул бы без денег и документов пуститься в столь рискованное плавание.
Через два часа раненый, не приходя в сознание, умер.
На этом, казалось, и должно было закончиться дело. Груда старого тряпья, жеваная кепка да модные желтые ботинки — вот все, что осталось в распоряжении старшего следователя Алябьева, когда он, усталый и раздраженный, возвращался домой.
Теперь ему ничего другого не оставалось, как только составить акт о смерти и сдать дело в архив как безымённое.
Безымённое дело! Алябьев поморщился. Не нравилось ему это слово. Но и зацепиться-то было не за что.
Вначале он рассчитывал на осмотр вещей неизвестного. Распороли его одежду, каждую пуговицу осматривали чуть не в лупу — и все зря.
Не один раз перечитывал Алябьев запись бреда разведчика, вникал в каждую бессвязную фразу, в каждое слово, но ничего не мог найти. Оставалось только имя и отчество человека, произнесенные в бреду раненым.
Кто этот человек? Шел ли к нему подстреленный шпион, или же это имя другого шпиона, оставшегося по ту сторону границы?