Надя была непреклонна: или женись, или катись! Она-то думала, что писателей хотя бы не сажают. Она уже устала носить им всем передачи! Она мечтала о покое и определенности, лишенная их с того злополучного осеннего вечера, когда Складовского черт дернул тащиться домой мимо бани…
И в июле сорок первого она пришла к нему в убогую комнату в бараке, куда он был переселен, вся в крепдешинах и сверкающих цацках, несмотря на последние сводки Информбюро.
— Юзеф Францевич! — сказала она этой грязной и вонючей субстанции, в которой не сразу различила бывшего мужа и властителя Соцгородка. — Я держала, сколько могла, вашу фамилию, которая всегда мне так нравилась, хотя все требовали, чтобы я ее сменила, а татуировки вывела. Мои мужья подозревали, что я таким образом собираюсь к вам вернуться, и оказались правы.
— Пся крев! — сказал Складовский к восторгу собравшихся за дверью. — Так это ты, рыжая? Я как знал, что ты вернешься. Сначала принеси, чем опохмелиться, а потом я буду решать, что делать с тобой дальше.
— Но вы меня перебили, — ответила Надя, доставая из нарядной сумочки с инкрустациями бутылку армянского коньяка, запечатанного сургучом. — Я берегла вашу фамилию, чтобы сберечь вас от лагеря. Мои мужья ревновали, когда я рассказывала в ответ на их категорические требования, как вы любили меня целовать именно в татуировки. Но боялись, что на суде всплывет, что мы оба Складовские, и вы потянете их за собой.
И при этом они подозревали, что вы лучше их всех, несмотря на вашу гнусную польскую учтивость, чванство и чистоплюйство!
— Налей! — заорал Складовский, мотая головой. — И помянем душу невинно расстрелянного Якова Горелика, а после — катись, откуда пришла, шлюха, пока я не передумал!
И выпил, смакуя, держа дрожащими пальцами грязный стакан. А соседки за дверью всхлипнули и вытерли слезы.
— Не гоните меня, Юзеф Францевич! — заплакала Надя и села с ним рядом на мусорный пол. Куда мне идти? Вы вытащили меня из Дмитлага, теперь я вытащу вас из этой помойки. Я ваше добро не забыла, а потому только от вас хотела бы ребеночка…
— Из койки начальника лагеря я тебя вытащил! — сказал Складовский весело и благодушно. — И все ты врешь! Я твои татуировки терпеть не мог!
Она стала жить с ним, но через полгода он умер в заводской больнице от цирроза печени. Еще через год она вышла замуж за Степана Калягина, вернувшегося с фронта без ноги. Когда у них родился мальчик, они назвали его Юзефом, что то же самое, что Иосиф. Только по-польски.
А фамилию она так и не сменила.
С тех пор прошло сами знаете сколько лет. Поселок давно влился в огромную Москву, но нельзя сказать, что растворился в ней без остатка.