— Люблю я тебя. Уже давно. Но и сама только сейчас догадалась. А у тебя там, в горах, нет девушки? Ну, признайся, есть? — она вдруг расплакалась.
— Ты что? — испугался он. — Я тебя обидел? Герта, Герта, твой плач — это когти барса. Знаешь, какие они у него острые? И вонзает их он в мою грудь и рвет, рвет! Не плачь. Ну, хочешь, трогай мои усы, раз тебе нравится, — он провел ее рукой по усам: — И мне это нравится.
Герта подняла голову, улыбнулась сквозь слезы:
— Руки у тебя огромные, шершавые, нежные. И весь ты большой, шершавый и нежный. Хочешь меня поцеловать?
— Вот и хорошо, улыбаться стала…
— Я сама тебя поцелую. Не веришь? — она зажмурилась, отчаянно прижалась губами к его усам и сорвалась с места…
— Герта, куда ты? — вскочил на ноги Таймураз. — Куда? Послушай. Ты это сделала. Теперь все. Я не хочу тайно! Я уважаю твоего отца, он — меня. Мы не станем обманывать его. Теперь ты и я — одно целое. Для Заремы я давно умер. Назад пути нет. Я женюсь на тебе и останусь тут. И никогда не брошу тебя. Что бы ни случилось. Ты слышишь? Я все скажу твоим землякам. И пусть теперь Фриц не смотрит на тебя! Не позволю!
…Таймураз появился под навесом, когда они ужинали. Приветствуя его, Вольфганг поднял руку и тут же опустил, озадаченный решительным видом горца. Петер и Фриц тоже уставились на Таймураза, который стоял у входа, положив руку на пояс и гордо выпрямившись. Дождавшись, когда немцы, прервав ужин, глянули на него, горец подошел к обомлевшей Герте и взял ее за руку. Девушка упиралась, а он настойчиво вел ее к столу. Таймураз опять был прежним, решительным горцем. Его не смутило и то, что Фриц весь напрягся, точно собирался прыгнуть на него, и сверлил его исподлобья взглядом, словно хотел своей ненавистью сжечь его дотла. Таймураз, показав на себя, а потом на Герту, вытянул перед собой два пальца, подвигал ими в воздухе и спросил:
— Фернштейн зи? — что (он твердо знал) по-немецки означало: «Понимаете?»
Петер, сощурившись, выжидающе посмотрел на Герту. Она, вся зардевшись, потупилась. И куда делась ее задиристость? Перед ними стояла смущенная девушка на выданье. Фриц оттолкнул от себя тарелку, спросил гневно:
— Чего ты молчишь, Петер? Ждешь, когда у тебя на коленях запрыгает чернявый внук?
В гнетущей тишине Таймураз заговорил, путая русские, осетинские, английские и немецкие слова. Он понимал, что, не прислав сватов, нарушает правила этикета и осетин, и немцев, но здесь нет у него близких. Но когда дело дойдет до свадьбы, то он непременно сделает все, что положено: будут и сваты, и калым, он забьет быка, зарежет овец. Все будет, как полагается, он не посрамит своего рода. А сейчас он просит Петера согласиться на помолвку дочери с ним. Он обязуется беречь Герту, уважать отца ее.