— Чего тебе? — грозно спросил священник.
— Отца Александра бы увидеть.
— Нет его, перевели.
— А куда?
— Куда — мне неведомо. Что еще? У меня сейчас отпевание, говори скорей да иди.
Женька внимательно посмотрел на хмурого священника, так резко отличающегося от отца Александра, и спросил:
— Скажите, а Бог есть?
Священник отшатнулся, словно его ударили, осенил себя крестным знамением.
— Уйди из храма, безбожник! Ходят тут, а потом утварь пропадает! Бог есть, и тебя-то он и покарает!
— За что он меня покарает?
— За слова твои бесовские.
— Согласен. Пусть покарает. Прямо здесь, в храме своем. Вот я, жду кары. — Женька встал перед алтарем, раскинул руки.
— Изыди, я сейчас милицию вызову! Хулиган!
Женька грустно посмотрел на священнослужителя, развернулся и вышел на свет, так и не дождавшись божьей кары. Поп вдогонку грозил ему кулаком с порога церкви.
«Для чего же я живу? Какой в этом смысл? И что после меня останется?» Женька шел к метро, а в висках мучительно стучало прочно засевшее там гамлетовское: «Что лучше для души — терпеть пращи и стрелы яростного рока или, на море бедствий ополчившись, покончить с ними? Умереть, уснуть…»
Перед поездкой пришлось сходить в Большой дом на Литейный, показать направление хмурому милиционеру внизу, получить пропуск и зайти в кабинет серого человека, который молча посмотрел на Женьку, открыл папку и сунул листок желтоватой бумаги, на котором на машинке были отпечатаны слова, повествующие о том, что теперь он, Евгений, никогда и никому не выдаст страшную государственную тайну деления ядер урана, о чем дает клятву и подписку. Практически кровью.
— Вы член партии? — глядя на Женьку, читающего текст подписки о неразглашении, спросил человек в сером.
Тот отрицательно помотал головой.
— Ну как же так, на такое ответственное задание отправляетесь — и не в партии!
— Так молод я еще, — нагло ответил Женька.
— Комсомолец? — одобрительно, не поняв иронии, спросил серый.
Женька кивнул.
— Значит, и в партию вступишь. Подпиши здесь, и здесь, свободен.
Поезд довез его только до Свердловска. Проезжая через Пермь, Женька вспомнил Генри, Олю, золото. Вроде бы все было так недавно, но как уже давно, и пропасть опустошенных чувств разделяла то время юношеской беззаботности и настоящее. Он проводил глазами перрон, думая, что не вернется сюда никогда: ведь именно этот город стал границей его нового восприятия мира. Там остались мечты, романтика и любовь, здесь — работа, будни, одиночество. Хотя он уже привык к этому чувству настолько, что оно его не очень тяготило. Еще в его картине мира было понятие дружбы, но друзья детства остались где-то там, за горизонтом его сегодняшнего существования, на тракторах и на молочно-товарных фермах, в кирзачах и с казенной водкой. Перед линией же горизонта друзей не появилось. Разве что Генри, но и тот скрылся за блатными стенами столичного НИИ. Пусто. И только Бог мог разрушить пустоту его существования. Если бы только он был…