Пуялко суетился около своего коня, оберегая его, ухаживая за ним, как редкая нянька ухаживает за своим воспитанником.
Сумерки пришли раньше, чем всегда.
Буран наметал сугробы у подвод, у пней.
Ракотулет на этот раз устраивать было труднее, чем когда-либо.
Но все же раньше, чем наступил вечер, весь отряд, заносимый снежным потоком, спал, поочередно подставляя огню ракотулетов спины, бока и груди.
Мне кажется, даже бурану трудно было заглушить свист дыхания утомленного отряда.
Труднее всего, конечно, было сторожевым.
Сменялись на этом привале часовые каждый час, потому что никто не мог за себя поручиться, что простоит больше и не заснет.
Это был наш самый большой привал за весь поход, и никто из нас в тот вечер и в ту ночь не подозревал, какой опасности мы подвергались.
Часа через три-четыре после того, как мы оставили Кимас-озеро, вернулись привлеченные заревом пожара и грохотом взрывов недавно вышедшие на фронт две роты лахтарей — до четырехсот человек лыжников.
Это были свежие, еще неутомленные бойцы, и они отлично знали, что наш отряд не успел далеко уйти и даже самый сильный ветер не успел еще замести снегом след нашего отряда с громоздким обозом.
Увидев горящий штаб и склады и не найдя даже следов Ильмаринена, они в панике поспешно пошли к финской границе. Если бы они пошли по нашим следам, кто из нас вернулся бы из этого рейда живым?!
Разумеется, все это мы узнали гораздо позже. А в ту ночь отдыхали, забыв обо всем, и последнее, что я помню в тот день, — это густой пар — дыхание обозной лошади, — подымающийся к вершинам сосен, и шипение тающего от жара ракотулета снега.