Он достал папку и галантно поднес ее Софи. В ней было расписание и название ресторана, где группа должна ужинать. Вечером они совершают прогулку в конных экипажах и затем посещают ночной клуб. От назначенной цены Софи заморгала. Она была невероятна.
— Я понимаю, — тактично заверил ее мистер Мейлер. — Но есть множество экскурсий дешевле, чем моя. Синьорина будет счастлива осведомить вас.
Очевидно, ему было все равно, отправится она с ними или нет. Его безразличие пробудило дьявола безрассудства в Софи. В конце концов, как это ни безумно, она может себе это позволить.
— Я буду счастлива занять свободное место, — сказала она, и ей самой показалось, что голос ее прозвучал театрально и вызывающе.
Он еще что-то сказал по-итальянски девице, поднял шляпу, пробормотал Софи: «Стало быть, a rivederci», — и оставил ее рассчитываться.
— Вы заплатите мне, — свирепо проговорила девица и, когда Софи заплатила, выдала ей билет, сопроводив непонятным смешком. Софи в ответ рассмеялась весело и бездумно, как всегда желая выразить дружелюбие всем и каждому.
И она опять бродила по Риму и с чувством, которое вряд ли могла бы объяснить, предвкушала субботу двадцать шестого апреля.
3
— Я вижу, ты не слишком радуешься жизни, — пробормотала леди Брейсли. — Сроду не видела такой унылой физиономии.
— Прости, тетя Соня. Это я только выгляжу так уныло. Честно, я ужасно тебе благодарен.
— Благодарен! — оборвала она его излияние. — Просто я надеялась, что мы мило и весело проведем времечко вместе в Риме.
— Прости, — повторил он.
— Ты такой странный. Беспокойный. Да и выглядишь ты неважно. Чем ты занимался?
— Ничем.
— Кутил, полагаю?
— Я буду в порядке. Правда.
— Может, тебе не следовало срываться из Перуджи?
— Я до смерти устал от этой Перуджи. Там есть студенты — убийственные зануды. А когда мы расстались с Фрэнки… понимаешь?
— Все равно, твои родители, адвокаты, или лорд-канцлер, или кто-то еще, вероятно, будут на меня бешено злиться. За то, что я не отправила тебя назад.
— А не все ли равно? И вообще — мои родители! При всем уважении к твоему кошмарному брату, милая, мы-то знаем, что чем меньше его отпрыск путается у него под ногами, тем лучше он себя чувствует.
— Кеннет, милый!
— Что касается мамы — как называется этот вытрезвитель, в который ее поместили?.. Не могу упомнить.
— Кеннет!
— Так что не будем об этом, милая. Знаешь ли, двадцатые годы давно кончились.
Они задумчиво посмотрели друг на друга.
— Кеннет! Ты очень скверно вел себя в Перудже? — спросила его тетка.
— Не хуже, чем десятки других.
— А как ты себя вел? Что делал?