— Постой! Осторожно! — кричала она мужу. Высоко на горе что-то колыхнулось, стронулось.
— Пошли! — прорычал отец и выскочил наружу. Сверху на них обрушился камнепад.
С нарастающей быстротой сменялись в голове Сима впечатления — рушащиеся громады, пыль, сотрясение… Пронзительно вскрикнула мать! Их качало, трясло.
Еще один шаг, и они под открытым небом. За спиной у них продолжало грохотать. У входа в пещеру, где схоронились мать и Дак, выросла груда обломков, среди них были две глыбы, фунтов по сто каждая.
Рев лавины перешел в шуршание струйки песка. Отец Сима разразился хохотом:
— Проскочили! Клянусь небом! Проскочили живьем! Он презрительно глянул на скалы и плюнул.
— Тьфу!
Мать выбралась через обломки наружу вместе с Дак и принялась бранить отца:
— Болван! Ты мог убить Сима!
— Еще не поздно, — огрызнулся он.
Сим не слушал их перепалки. Он смотрел, будто завороженный, на обломки, завалившие вход в соседнюю пещеру. Там из-под груды камней, впитываясь в землю, бежала струйка крови. И все, больше ничего не видно… Кто-то проиграл поединок.
Дак побежала вперед на податливых, хлипких ножках — голенькая и целеустремленная.
Воздух в долине был словно профильтрованное сквозь горы вино. Небо — вызывающе голубого цвета; в полдень оно накалится добела, ночью — вспухнет багрово-черным синяком с оспинами болезненно мерцающих звезд.
Мир Сима напоминал залив с приливами и отливами. Температурная волна то нахлынет в буйном всплеске, то схлынет. Сейчас в заливе было тихо, прохладно, и все живое стремилось на поверхность.
Звонкий смех! Звучит где-то вдалеке… Но как же так? Неужели кому-то из племени может быть до смеха? Надо будет потом попытаться выяснить, в чем дело.
Внезапно в долине забурлили краски. Пробужденные неистовой утренней зарей, в самых неожиданных местах выглядывали растения. Прямо на глазах распускались цветы. Вот по голой скале ползут бледно-зеленые нити. А через несколько секунд между листиками уже ворочаются зрелые плоды. Передав Сима матери, отец принялся собирать недолговечный урожай. Алые, синие, желтые плоды попадали в висящий у него на поясе меховой мешок. Мать жевала молодую, сочную зелень, пихала ее в рот Симу.
Его восприятие мира было удивительно емким. Он жадно впитывал знания. Любовь, брак, нравы, гнев, жалость, ярость, эгоизм, оттенки и тонкости, реальность и рефлексия — он на ходу осмысливал эти понятия. Одно подводило к другому. Вид колышущихся зеленых растений так подействовал на Сима, что разум его пришел в смятение и стал кружиться, подобно гироскопу, ища равновесия в мире, где недостаток времени принуждал, не дожидаясь объяснений, самому исследовать и толковать. Пища, расходясь по организму, помогла ему разобраться в собственном строении и в таких вещах, как энергия и движение. Словно птенец, вылупляющийся из яйца, Сим представлял собой почти законченную систему, полностью развитую и вооруженную необходимым знанием. Он был обязан этим наследственности и готовым образам, телепатически передаваемым каждому разуму, всякому дыханию. Удивительное, окрыляющее свойство!