Подойдя поближе к сараю мы увидели и самого хозяина этого замшелого особняка. Это был невысокий, но крепко сбитый и плечистый старик с красным обветренным лицом. У него были тонкие, плотно сомкнутые губы молчуна. Массивный носом с лёгкой горбинкой и почти скрывающие глаза мохнатые, словно из белой ваты, какие-то санта-клаусовские брови. Лицо колоритного старца обрамляла седая, подбритая по норвежски борода без усов. Хоть пиши с него портрет – иллюстрацию для хэмингуэевского рассказа «Старик и море»
Одет он был в темно синею брезентовую куртку и серый верблюжьей шерсти свитер грубой вязки. Образ типичного норвежского рыбака довершали высокие до бёдер чёрные резиновые сапоги. На крупной голове глубоко надвинутая, вязанная шерстяная шапка из-за почтенного возраста имевшая неопределённо – бурую расцветку. Из под шапки, несколько неопрятно, свисали давно нестриженые пряди неухоженных седых волос. Старик вышел из дверей постройки, коротко взглянул на нашу поднимающуюся со стороны пляжа компанию, отвернулся и как ни в чём не бывало продолжил починку развешенных на деревянных столбах сетей.
– «А что Вальдамир, как думаешь, не этот ли божий одуван на нас с тобой варварским образом дрезиной покушался?» многозначительно вопросил меня Устиныч, перейдя на витиеватые обороты. Это было верным признаком возросшей интенсивности боцманских мыслительных процессов. Я же не нашёлся с ответом, поскольку не обладал на этот счёт достаточно достоверной информацией. Честно говоря, после того, как нами были открыты ворота в остров, из-за резкой смены места действия я чувствовал себя несколько оглушённым. Голова была словно набита ватой. Всё вокруг казалось мне нереальным, словно происходящим во сне и я несколько раз ловил себя на мысли, что меня вот-вот разбудят на вахтенную смену.
От старика шёл мощный рыбный дух. Совсем как от нашего брата рыбообработчика в разгар промысла. Я подумал, смущаясь за Устиныча, что он наверное всё-таки ошибся и перед нами настоящий норвежский рыбак, который ни сном не духом не ведает о происшествии с дрезиной, да и вообще не имеет ни малейшего отношения к нашей эпопее в духе жюльверновских приключений. Я покосился на боцмана, тот буравил деда тёплым взглядом голодного удава. Чтобы, как то смягчить ситуацию и прервать затянувшуюся паузу, я выдал традиционное: «Хэллоу, мистер. Хау ар ю?» Старик сверкнул в мою сторону колючими глазами из под лохматых бровей и недружелюбно буркнул по норвежски: «Яай шёонер икке»
Тут вступил, решивший видимо поставить все точки над i, боцман: «Не понимаешь, стало быть, борода? Ты же европеец как-никак и здрасте пожалуйста – „Хэллоу, мистер“ мы не понимаем. Ну а если так тебя спросить: „Халло, ман. Вии геетс?“» Бородач вздрогнул и мне показалось непроизвольно втянул голову в плечи. С этого момента боцман перешёл на немецкую речь. О содержании которой я где-то догадывался, а где-то восстановил по последовавшим позже рассказам Бронислава Устиныча и Гены Эпельбаума. Устиныч несколько минут гневно излагал старику, что в его годы пора о душе подумать, а не изображать юного вервольфовца – борца с «большевистскими патлатыми казаками» (цитата из Гебельса.) И нечего, мол, разыгрывать мирного норвежца, поскольку он – старшина первой статьи Бронислав Друзь германца за версту чует, потому как тесно общался с их пленным братом полные пять лет и все их нюансы изучил до доскональности.