— Добра и здоровья этому дому, счастья и удачи его хозяевам. Примите хлеб и соль. — Данила низко поклонился и передал огромный кулич, густо посыпанный солью.
Отец невесты принял хлеб, преломив его, съел кусочек, мать не удержав слезы, пригласила гостей в дом:
— Милости просим, гости дорогие, отведать наши угощения.
— Говорят, у вас есть товар, у нас купец!
— Проходите, гости дорогие! Какой нужен вам товар? И кто купец?
— Купец у нас красавец, умен, силен, строит новый дом! Хорошая хозяйка потребна в нем!
— Хорош ли наш товар — не нам судить. Купец пусть смотрит, затем, подумав, говорит, будет ли он ее лелеять и любить?
Купцы вошли в дом. На большом семейном столе ни крошки.
— Знатных купцов так не встречают, песен не поют! У нас в животах урчит, а на стол не подают!
— Вы говорили, что нужен лишь товар, а кушать не просили!
— Пока будем приданое и дом смотреть, готовь на стол, чтобы с голоду купцам не умереть!
Сват прошел по дому, чтобы определить зажиточность дома.
— Дом хорош! И все на месте, но куда вы спрятали товар?
— Просим дорогих гостей к столу, будет хлеб, соль, блины и мясной навар!
Гости чинно уселись, ожидая угощения. Савич, разгладив бороду, пытается изобразить строгое лицо, но в глазах пляшут добрые искорки:
— Уходим! Смотреть на товар нам не дают, песен не поют, и еду не подают!
Устинья, красавица Устинья, опустив глаза долу, принесла блины, поставила на стол.
— А вот и наш товар! Во все глаза смотрите, чтобы не было потом ненужных свар, если нравится — из рук ее, угощения примите!
Афанасий еще не видел свою невесту такой красивой. Румяная, брови вразлет, тугая коса почти до пояса. Свободный сарафан, только подчеркивал ее красоту. Глаза Устиньи благодарностью и любовью стрельнули в Афанасия, затем спрятались за ресницами. Сегодня им нельзя быть веселыми и озорными. Так уж повелось на Руси, в день сватовства, девушка не выражает ни радости, ни печали. Стол быстро наполнялся угощениями. Данила Савич еще больше раздобрел, его голос торжественно вопрошал:
— Что скажет добрый молодец-купец?
Афанасий любовался Устиньей, и не сразу до него дошел вопрос.
Пауза затянулась и породила некоторое беспокойство. Очнувшись от очарования, он поспешно сказал:
— Берем! Берем, Савич! Разве можно такой товар оставить?
— А кто сказал, что мы его вам отдадим? Наш. Товар. Может, его у нас другой купец просил, — со слезами на глазах, запротестовал отец.
Его уговаривали согласиться, но он плакал и стоял на своем. Слезы отца — это только дань обычаю, но кто знает, быть может, он отрывал свое дитя от сердца. На столе все прибавлялось угощений и медов. Расставались довольными и с чувством хорошо сделанного дела.