Никто до конца нашего пребывания в лагере не упоминал об этой драке. Рана от ножа для чистки картофеля не была серьезной, и несчастная жертва даже сама извинилась передо мной, ведь это она меня спровоцировала. Я заверила ее, что не понимаю, что на меня нашло. Ведь я не могла рассказать ей о той необыкновенной радости, что я испытала. Кто бы поверил, мне, Саре?
Сегодня, когда киноленты, телевидение выплескивают на нас потоки рассказов о всевозможных конфликтах как прошедших, так и современных, когда мы вынуждены смотреть на искалеченные тела, на замученных детей, на деревни в огне, на груды трупов, я напоминаю себе, что зверь во мне заключен в клетку и что следует сделать все возможное, чтобы не разбудить его, не дать ему вырваться на волю. Я прилежно повторяю себе это… но жестокость, жажда насилия, готовая пробудиться в душе Рафаэля, вновь всколыхнула мои тайные страхи.
* * *
Мы вели странную игру. Казалось, что мы искали метки, которые приведут нас к счастью, при этом не желая платить за него излишней близостью. Как-то я услышала выражение «позиционная война», когда военные действия ведутся лишь на изнурение противника; мне кажется, это определение подходило и к нам. И если я не хочу остаться в проигрыше, я должна опираться лишь на ясность сознания, на умение трезво мыслить. Я уродлива, но я знаю это. Я люблю Рафаэля и завишу от него, но я знаю это. Наши отношения замешаны на лжи, ведь я не рассказала ему о моем уродстве, но знаю это. После сцены ревности, я поняла, насколько он нуждается во мне; после совместного путешествия в Ним, я более чем всегда стремилась окружить его лаской, столь необходимой ему; но его вспышки раздражения, направленные на меня, его нежелание принять те изменения, что я являла собой: я знала, что должна быть крайне осторожной, что должна приучить Рафаэля к моему чуткому присутствию, так чтобы оно стало для него необходимостью. Мне следует приспособиться ко всем его качествам, как хорошим, так и не очень; я не могу запретить себе приспосабливаться, понимать, анализировать. Я расчетлива, но знаю это.
В том ноябре я повторяла себе это каждый день, повторяла, пока ехала в метро или когда возвращалась на короткое время в свой дом на улицу Ферранди. Я специально создавала некую дистанцию между собой и Рафаэлем, чтобы затем воссоединиться с особой радостью, я старательно избегала длинных совместных будней, когда я всегда находилась у него под рукой, когда звуки моей почти любой деятельности ранили его музыку. Я не понимала, что, добровольно отдаляясь, абстрагируясь от перепадов его настроения, скрыто одерживала победу, преподнося мое спокойствие, как молчаливый укор. Чем безмятежнее я становилась, тем больше он ощущал себя калекой: так реагируют на больного, оставляя без внимания его приступы то хорошего, то плохого настроения.