Теперь–то, когда все будто бы грамотны, когда простейший вкус подскажет, где «областничество» и где подлинная живость и сила языка, — теперь и не надо бы нам бояться своих же, исконно русских слов, а мы все ещё чураемся их, все открещиваемся.
И давным–давно ведь доказано: нет в языке русском так называемых «диалектов», таких, как, скажем, в языке немецком. Только приграничные области чуть грешат: тропочку «глобочкой» назовут или ещё что–то там позаимствуют. А в целости, в серединности язык всех областей — невычерпанный, неисчерпаемый даже, чистый колодец живых, ёмких слов.
Нам незачем вводить в литературу эту «глобочку», хоть слово и неплохо звучит. Оно просто не нужно, ибо выражает не больше, чем общеизвестная, общепринятая русская «тропочка». Так же не нужна и «галанка», не нужны и «траники», «политятинка», «чапаться» и «тыргосить». Однако даже местные, областные слова могут стать прекрасной находкой литератора, если они выразительны и понятны, не выбиваются из общерусского корнеслова.
Рязанец Вл. Чивилихин наткнулся однажды на размышления Паустовского: вот, мол, у Есенина слова: «по ветряному свею, по тому ль песку». Чем–то привлекает слово, а непонятно.
Конечно, Чивилихину до словечка понятен именитый земляк. Но и Паустовский, видимо, понимал все же, что значит «свей», иначе слово не привлекло бы писателя. Действительно: стоит лишь вдуматься, вглядеться в это русское слово — и оно засветится сразу, и самому неудобно станет, что ты почему–то не увидел с первого взгляда его смысла и верного, ничем не заменимого значения. «По ветряному свею…» Свей — что свеяно ветром, тот самый песок, что не водой намыт, а ветром принесён и навеян откуда–то сверху, с берега в этом случае. Как же обойтись без этого слова!
Чивилихин вспоминает и сибирское слово «сувой» — снежный, ветром свитый сугробик. И не удерживается от гимна русскому языку, в чём–то дополняя, быть может, Гоголя:
«Словами наш язык не обижен, их — море–океан, бери! Да только это не лёгкое дело. А хорошо, если б все они при тебе были: просторные, крепкие, богатырские слова и… слова острые, будто шилья, и нежные, словно шёпот ночной. И как часто совсем простой с виду человек смело и будто бы без труда возьмёт слово, поворотит нежданным манером, приложит его, одноединственное, к своему месту — и ничего уже не прибавить, не убавить».
Вслед за Гоголем он раздумывает о некой «глубокой и святой тайне», что есть в русском языке и что «помогает слову, идущему от сердца, подбираться к сердцу другого человека», и заключает: «О русском языке даже писать как–то боязно: что ни скажешь, всё будет неполно, как неполно все сказанное до сих пор о хозяине этого чудо–языка — русском народе» («Про Клаву Иванову»).