Марджи сразу же столкнулась с тем, что все мальчишки ее возраста считают естественным, и даже обязательным, заниматься сексом, хотя тайно и неумело. С ней это тоже могло случиться пару раз. Но ее инстинкт, поддерживаемый не очень ясными, но пугающими предупреждениями матери, заставлял ее строго пресекать подобные притязания. Каждый раз, когда первый трепет свидания проходил, она разочаровывалась. Все удовольствие для нее заключалось в самом факте, что она занимается взрослыми делами, как взрослая одевается и красится. Большинство мальчишек, которых она встречала, были прыщавыми долговязыми дураками. Все они пытались целовать, обнимать и лапать ее, а когда она это пресекала, сразу сникали. Никто из них не вызывал у нее сексуального возбуждения, хотя бы отдаленно похожего на то, что обещалось в кино и в журнальных рассказах. В первые восемь месяцев после ее пятнадцатилетия ей часто казалось, что все мужчины — гадкие увальни и что она из-за своей привередливости должна будет жить и умереть старой девой. Такая перспектива веселила ее. Это было в тот период ее жизни, когда у нее выработался целый ряд аргументов против замужества, когда она посмеивалась над сексом и заявляла, что собирается быть деловой женщиной, вместо того чтобы оказаться посудомойкой или кухаркой какого-нибудь мужчины.
А потом она встретила Джорджа Дробеса.
Он жил в Бронксе и входил в Еврейскую ассоциацию молодых людей. Марджори пришла туда посмотреть любительский спектакль «Страсть под вязами». Вместе с парнем, имя которого она уже забыла, хотя помнила, что у него были редкие зубы и потные ладони. После спектакля были танцы. Джордж Дробес пригласил ее. Первым впечатлением о нем было то, что у него приятно сухие ладони. Затем с некоторым удивлением она обнаружила, что танцует не с мальчиком, а с мужчиной. Она и раньше танцевала с мужчинами — с дядями, со старшими двадцатилетними кузенами, — но сейчас к ней впервые приблизился взрослый незнакомый мужчина, впервые в ее самостоятельной жизни.
Джордж приглашал ее несколько раз и в конце концов, выведя ее в танце в тихий коридор, попросил у нее номер телефона.
Марджори была ослеплена. Она еще не доросла до своего полного роста. Джордж был на голову выше ее. Она не видела ни его очков, ни покрасневшего носа, не слышала, что он гнусавит. Она видела серьезного учтивого двадцатилетнего мужчину, который за ней ухаживал. За ней, девчонкой пятнадцати с половиной лет, едва расставшейся с детскими играми, хлопающей пузырьками из жевательной резинки и вырезающей из журналов фотографии кинозвезд. У Джорджа было узкое худощавое лицо, тонкие губы и густые темные волосы. Улыбка его была мягкой и слегка меланхоличной. Она дала ему номер своего телефона, и некоторое время они еще проговорили о пустяках. Но он был для нее слишком крупной, сильной и ненадежной рыбой, попавшейся в ее неопытные сети. Она не могла думать ни о чем, кроме своего возраста, и в конце концов проговорилась. Джордж был поражен; по его словам, он дал бы ей все восемнадцать. Разговор заглох. Он отвел ее к спутнику с влажными руками и больше не приглашал. В ту ночь Марджори с трудом смогла заснуть, вспоминая Джорджа и ненавидя себя за то, что упустила его.