– Выходит, копать не так надо было, – выдохнул Ельцин.
– Не так, – согласился Горбачев.
Они замолчали.
Ему вдруг показалось, что Ельцину очень нелегко дается этот разговор.
– Вы теперь-то што от меня… хотите?..
– Уважения. Нужен диалог, откровенный диалог. И – гарантии.
– Тогда зачем вам быть Президентом СССР?
– А у меня, согласись, должна быть достойная работа. У меня, Борис, нет заниженной самооценки.
Ельцин покачнулся:
– Работа? После ГКЧП… вашего… республики, особенно мусульмане, бегут из СССР задрав штаны. Они ж не от Москвы, они ж от вас бегут, Михаил Сергеевич! Как черт, я извиняюсь, от ладана.
– Союз, Борис, будет всегда. Перебесятся.
– А дальше – што? Россия затрещит?!
– Россия не развалится. Не этот союз будет, так другой!
Ельцин вскинул глаза:
– Какой другой? Вы там ш-шта, значит, с Бакатиным придумали?
– Мы… мы ничего, – вздрогнул Горбачев. – А что мы можем придумать? Но без Союза никак; Сталин, Борис, не дурак был, хотя Сталина, ты знаешь, я ненавижу, но об этом после. Ты… – Горбачев помедлил, – ты пойми: Президент Ельцин не может быть вором. Я власть не отдам. Значит, Борис Ельцин должен эту власть украсть! Спереть, по-русски говоря… Помнишь, наверное, из истории: царь Борис был такой… тезка твой, он ведь что сделал, как пошел? Мальчишку в Угличе загубил – тем и запомнился. И ты, Борис, тоже, я вижу, не спокоен, хотя, я понимаю, у тебя ж выхода нет, ты ж на большую дорогу сейчас вышел, но это опасно. Это и есть, значит, украсть власть…
«А с ним, между прочим, надо бы заканчивать, – вдруг понял Ельцин. – Снимать с работы. Бурбулис прав: лучше ужасный конец, чем ужас без конца…»
– Ну «украсть» – это, конечно, метафора, я ж тут в общих чертах обрисовал…
Горбачев откинулся на спинку кресла и вытянул ноги.
– Если мы не договоримся, Борис, мы и Союз взорвем, и Запад нас не поймет, Америка не поймет, это факт.
– Не взорвем, – сказал Ельцин. – Обойдемся малой кровью.
– То есть? – насторожился Горбачев.
– А это метафора, Михаил Сергеевич…
…Огрызок яблока лежал на тумбочке рядом с кроватью.
Кто-нибудь догадался, что, разрушив Советский Союз, он прежде всего разрушил себя и свою семью?..
Кто-нибудь понимает, как это страшно?
Если здесь, в районе, кого-то сильно-сильно обижали, мало кто обращался в милицию: люди шли к Акопу Юзбашеву.
Акоп был справедлив. Больше всего на свете он не любил бандитов и милиционеров. За годы подполья (почти десять лет Акоп феноменально прятал от ОБХСС и местного КГБ свои цеха и заводики; они отлично знали, что именно Акоп наводнил Московскую, Ярославскую и Тульскую области моднейшими плащами «болонья» собственного производства, причем эти плащи были не хуже итальянских. Но Акоп так спрятал свое производство, что его цеха можно было искать еще лет сто, не меньше) – за годы подполья у Акопа самозародился собственный кодекс чести.