Некоторые поступки Есенина были непонятны девушкам. Софья однажды с любопытством рассматривала Есенина, который дома нарядился в цилиндр, монокль и лакированные башмаки.
— Сергей Александрович! Зачем вы все это надели?
— А так! Мне хорошо в этом, мне легче в этом, да, да! Мне лучше в этом, — ответил он.
Постепенно стали понимать, что поэт подобным образом хотел укрыться от самого себя. Его жизнь отражалась в поэзии, получалось, что поэзия обнажала ту его сущность, которую он не хотел бы выставлять всем напоказ. В этом проявлялась сложность его творческого процесса. Наблюдательная Софья Виноградская писала об этом:
«Дни сплошного шума, гама и песен сменялись у него днями работы над стихами. А потом шли дни тоски, когда все краски блекли в его глазах, и сами глаза его синие блекли, серели. Это были дни какой-то растерянности, когда какими-то отрепьями, клочками трепались в его голове мысли, план, переживания, мучения, воспоминания. Все переплеталось у него по-особому, созревало в какую-нибудь мысль, за которую он цепко ухватывался, которой он объяснял свое состояние».
Есенин представлял все неудобства коммунальной квартиры, но с этим нужно было смириться, так как другого выхода у него не было.
Аня Назарова запомнила свою первую встречу с Есениным, когда он пришел в гости к Бениславской. «После приезда из-за границы я его 1-й раз видела близко, — писала она. — Он очень изменился. В 21-м году было в нем больше мальчишеского, чего-то задорного, живого. У него даже походка была другая. Более легкая, уверенная, упругая какая-то, а теперь в ней была, правда еле заметная, вялость. В манере держаться, говорить — не было уж той простоты. Рука одна была в перчатке («На заграничный манер», — подумала я). Папиросы превратились в сигареты. И много таких, еле заметных мелочей наложило какой-то след на Есенина, сделало его каким-то другим, более взрослым, более «светским», я бы сказала. В модном костюме, о фасоне которого он с увлечением нам рассказывал, с шампанским, он каким-то диссонансом ворвался к нам, в нашу неуютную, плохо обставленную комнатушку, к нашим потертым платьям и «беднотовским» интересам. Никто не знал из нас тогда, что это — не визит знакомого, что Есенин пришел не в гости, чтоб зайти как-нибудь еще, что 27 квартира будет квартирой Есенина».
На этой встрече Сергей много говорил о своей жизни за рубежом, часто подчеркивая, что он рад своему возвращению в Россию, потому что скучал по родным местам, по знакомым, по родному русскому языку, так как ему много месяцев не с кем было поговорить. Не сожалел, что не знал иностранных языков. Ему казалось, что хорошее знание родного языка для него было достаточным условием общения.