слушать сёрф».
Вклад лично Дика в то, что продюсеры «Досок» скромно прозвали «Макахой звука», сводился к мычанию через мундштук тенора, иногда альт-саксофона, в тон играемой мелодии, словно инструмент его был неким гигантским казу, что ещё более подчёркивалось звукоснимателями и усилителями «Баркус-Берри». По словам приметливых рок-критиков, на него повлияли Эрл Бостик, Стэн Гец и легендарный новоорлеанский студийный тенор-саксофонист Ли Эллен.
— Среди саксофонистов сёрфа, — пожала плечами Надя, — Дик считался фигурой внушительной, ибо время от времени импровизировал там, где второй и даже третий рефрены обычно повторяются нота в ноту?
Док стеснённо кивнул.
— Не поймите меня неправильно, я люблю сёрф-музыку, сам с её родины, у меня до сих пор старые коцаные синглы дома лежат — «Песнопевцы», «Мусорщики», «Палтусы», — но вы правы, из худшего блюза кое-что сочиняли сёрф-саксофонисты, им и предъявят.
— Я не работу его любила. — Она произнесла это до того обыденно, что Док рискнул по-быстрому высмотреть, не блестит ли в глазу, но дамочка не собиралась на всю катушку отворачивать краны вдовства — пока, во всяком случае. Меж тем она излагала некую историю: — Нам с Диком полагалось бы встретиться пикантно, в те времена пикантность ещё была во всём и вся на продажу, а на самом деле мы познакомились убого, у «Оскара» в Сан-Исидро…
— Ох, ёж. — Разок-другой Док там бывал — и, по милости божьей, благополучно оттуда выбывал: пресловутый «Оскар», сразу через границу от Тихуаны, где туалеты круглосуточно кишели торчками, старыми и новыми, кои только что срастили себе в Мексике срощ, сунули продукт в резиновый шарик и проглотили, а потом вернулись обратно в Штаты и теперь выблёвывали.
— Я только забежала в одну кабинку, сперва не проверив, два пальца в рот уже сунула — а там Дик сидит, со своим пищеварением гринго, собирается массивно просраться. И мечем мы примерно в один миг, везде говно и блевотина, я лицом ему в колени, а усугубляет положение то, что у него при этом стояк.
Ну, в общем.
Ещё не доехав до Сан-Диего, мы вместе уже ширяемся у кого-то в фургоне, а и двух недель не проходит, следуя интересной теории, что двоим сращивать дешевле, чем поодиночке, — мы женимся, оглянуться не успеваем — у нас уже Аметист, и уже совсем скоро вот как она у нас выглядит.
Она протянула Доку пару детских «полароидов». Видом своим девочка путала — распухшая, краснолицая, взгляд пустой. Поди угадай, в каком она сейчас состоянии, у Дока аж вся кожа заболела от тревоги.
— Все знакомые любезно отмечали, как героин выходил у меня через молоко, а сухая смесь кому по карману? Мои родители считали, что мы завязли в гнетущем рабстве, а мы с Диком — мы только свободу видели, от этого нескончаемого мещанского цикла выбора, в котором и выбора-то нет на самом деле, — весь мир напряга свёлся к одному простому делу, срощу. «Вот мы ширяемся, и чем это вообще отличается от обеденных коктейлей старичья?» — думали мы.