— Да, Гольдик, это была безграничная глупость, — кротко улыбаясь, согласилась Маргарита, поспешно закрывая дверь за дверью, так как Рейнгольд не выносил сквозняка.
— Нелепость! — проворчал он, следя сердитым взглядом за каждым ее движением, — это так шуршит, шумит, с перегнивших ниток сыплется серебро. Если бы папа видел, как ты волочишь эту дорогую вещь по полу, то, наверно, перестал бы так носиться с тобою, как будто ты в Берлине стала невесть какой умницей.
— Не волнуйся! Я сейчас сниму это платье; через несколько минут оно опять будет висеть в шкафу, и я больше никогда не дотронусь до него. Не сердись! — и она умоляюще положила пальцы на его руку.
— Оставь, пожалуйста, это ребячество, Грета, ты знаешь, я и в детстве терпеть не мог, когда меня трогали!
Маргарита с улыбкой кивнула головой и направилась к средней двери, но на пороге остановилась и обернулась.
— Что это? — услышала она вопрос Рейнгольда и увидела, что он стал разбрасывать лежавшие на столе осколки вазы.
— Видишь ли, Рейнгольд, случилось маленькое несчастье во время уборки, — пожимая плечами, с улыбкой проговорила тетя София.
— Маленькое несчастье? — с негодованием проговорил молодой человек, — да ведь эта ваза стоила десять дукатов[4] чистоганом; я могу доказать это тебе по инвентарной книге, десять дукатов! Прямо возмутительно, как часто швыряются деньгами; милейший дедушка тоже был из таких. Антиквары хорошо знают это и часто наведываются к нам, только папа всякий раз сердится, а меня целый день душит злоба по поводу такой расточительности. Но со временем все изменится; тогда все, что только не составляет предмета первой необходимости в доме, будет превращено в звонкую монету.
— Ну, успокойся, мне все это хорошо известно, — равнодушно прервала его тетя София, — но эти десять дукатов уже тогда были выброшены в окно; даже самых умных иногда надувают всякими подделками, — она указала на черепки.
— Как подделка? Кто это сказал?
— Маргарита говорит, — произнес ландрат, медленно подходя к столу.
— Грета? Эта вот? — громко расхохотавшись, показал Рейнгольд пальцем на молодую девушку.
— Да, твоя сестра, — подтвердил Герберт, бросая укоризненный взгляд дерзко улыбающемуся племяннику. — Я прошу тебя изменить тон по отношению к своей тетке и сестре. Тебе пора бы знать, что существуют известные правила приличия.
Рейнгольд вытаращил глаза на говорившего: такое серьезное порицание из этих уст было для него ново. Он закусил губу, не решаясь возразить ни слова, и, отвернувшись, сунул руку в боковой карман, после чего достал из него письмо и бросил его на стол, так что большая печать оказалась наверху.