— А если говорить о попе Фотисе и об этих голодранцах, которых он водит за собой, — так их прямо из Москвы послали в Ликовриси. Рассказывают, что их, мол, турок разорил, что они-де жертвовали собой ради отчизны… Ерунда! Я тебе говорю, их послала Москва! Манольос написал им, дал им знать — здесь, мол, в Ликовриси есть хлеб, много разного добра, приезжайте — и ограбим их! Есть тут один дурак архонт, он не станет противиться. Поэтому-то так быстро и спелся Манольос с попом Фотисом, стали сразу друзьями, подмигнули друг другу — и договорились. Поэтому, позавчера, когда ты его выгнал, куда он пошел? Прямо на Саракину! Ясное дело, архонт!
Старик Патриархеас походил взад-вперед по комнате, подумал минутку и решительно произнес:
— Ступай скажи попу Григорису, что мне необходимо видеть его сегодня же вечером!
— Поп Григорис уехал сегодня с дочерью в Большое Село, он вернется только завтра. Он повез ее к врачам, она кашляет и харкает кровью. У нее страшная болезнь.
— Иди ты к черту, проклятый! — закричал в ярости старик. — Ты что с самого утра обрушиваешь на мой дом все несчастья?
— Что я узнал, архонт, то и говорю. Хочешь верь, хочешь не верь, твое дело. Я тебя утомил, архонт, извини меня, я пойду.
«Иди к черту, Иуда Искариот!» — сказал про себя старик, а вслух:
— Счастливо, Панайотарос, и если что узнаешь…
— Не беспокойся, архонт, я тут как тут!
Он вышел, тяжело, по-медвежьи ступая; нескрываемая радость была написана на его рябом лице.
Старик Патриархеас упал навзничь на кровать, ему снова и снова приходили на ум слова Панайотароса, он никак не мог успокоиться.
— Какое несчастье могло бы свалиться на наши головы! Бог нас всех ослепил, — ни поп, хитрый как черт, ни учитель со своим образованием, ни я ничего не смогли пронюхать… А он еще работал у меня! Из моего дома вышло бы то пламя, которое могло бы спалить все село! Вот тебе и архонт, вот тебе и глава! Тьфу, пропади ты пропадом! И вот этот медведь, это животное приходит и открывает нам глаза! Нужно выгнать негодяя Манольоса из наших мест, нужно, чтобы убрались с Саракины эти голодранцы, эти подлые большевики! Пусть очистится воздух, пусть воцарятся снова в нашем селе честь и справедливость! Завтра, когда приедет поп, мы наведем порядок.
Поговорив сам с собой, архонт успокоился. Он закрыл глаза, но не мог заснуть. Внизу Леньо пела песни, воркуя, как голубка. Ей было мало места на целом дворе, она вышла за ворота и прогуливалась вдоль ограды, поджидая своих подруг, которых пригласила полюбоваться своим приданым, так искусно развешанным в длинной передней, что всего казалось очень много. Она разложила там также свой подвенечный наряд, лакомства и белые свадебные свечи.