— Архонт, — сказала старуха, — это я, Марфа. Большой тебе привет от аги. Он велит тебе прийти к нему, он хочет поговорить с тобой.
Старик повернул голову, губы его зашевелились, он что-то пробормотал, Марфа подошла поближе, но в эту минуту ворвалась разъяренная Мандаленья, оттолкнула ее и наклонилась над стариком.
— Что ты сказал, архонт?
Старик опять пошевелил перекошенными губами. Мандаленья повернулась к горбунье.
— Он говорит, чтобы ты убиралась к черту!
— Так что же мне передать аге, архонт? — настаивала горбунья.
Старик снова пошевелил губами, Мандаленья опять повернулась к Марфе.
— Чтоб и ага убирался к черту! Вот что он сказал!
Старуха покачала головой, подошла еще ближе, наклонилась к больному.
— Архонт, — сказала она тихо, — недоброе дело замыслил ага против нашего села. Он привез из Измира нового дьявола, который подожжет село. Этот проклятый хочет, чтобы собрались все девушки на площади и танцевали, а он выберет себе одну из них… Плохое время ты выбрал для болезни, архонт!
Старик вытаращил глаза, его лицо вспыхнуло, он напряг все свои силы и вдруг отчаянно закричал:
— Никогда!
И упал в изнеможении на подушку.
— Ты убьешь его, проклятая горбунья! Убирайся ко всем чертям! — завизжала Мандаленья, схватила Марфу за горб и вытолкала за дверь.
Потом вернулась в комнату и стала натирать старика маслом и камфарой. Ему стало немного легче, он открыл глаза.
— Пошли за попом Григорисом, пусть придет, — сказал он и снова закрыл глаза.
В это время отворилась дверь и вошел Михелис.
— Уйди, — сказал он старухе и приблизился к кровати.
Старуха собрала снадобья и исчезла.
Михелис стоял неподвижно и смотрел на отца глазами, полными слез. Лицо у старика было очень бледное; двойной подбородок опал, и кожа висела мешком, закрывая шею. Рот с правой стороны покривился, губа отвисла.
Старик открыл глаза, увидел сына и едва заметно улыбнулся.
— Здравствуй! — прошептал он, протянув ему левую руку.
Михелис приблизился и поцеловал ее. Старик посмотрел на сына — внимательно, безнадежно, как будто прощаясь с ним.
— Прощай, — сказал он тихо и опять протянул руку.
Он собрал все свои силы и произнес как можно разборчивее:
— Сын мой, я ухожу, встаю из-за стола, свертываю салфетку. Я закончил свой путь. Если когда-нибудь я говорил тебе неприятные слова, прости меня. Я отец, я люблю тебя, а любовь часто не знает, что говорит. Об одном только прошу тебя…
— Говори, отец.
— Марьори…
Он замолчал, мелкие капли пота выступили у него на лбу. Михелис подошел к отцу, вытер платком лицо старика.
— У Марьори, мне кажется, страшная болезнь. Если это так, то не бери ее в жены, она заразит нашу кровь… слышишь?