Все почтительно зашевелились и робко посмотрели на окно с закрытыми ставнями. Послышался сильный кашель, сморканье, потом легкое кряхтенье и плеск воды.
— Теперь он умывается… — опять сказал старичок.
В молчании все прислушивались к звукам, доносившимся из дома святейшего отца.
Через четверть часа они услышали скрип стульев и звон чашек, тарелок, ножей, вилок.
— Теперь он пьет кофе…
Через полчаса послышались визгливые голоса и плач.
— Теперь он бьет племянницу…
Через некоторое время заскрипела лестница и стало слышно, как кто-то громко высморкался.
— Теперь он спускается! — сказал громче, чем раньше, старичок и первый вскочил на ноги.
Все встали и не отрываясь глядели на дверь. Послышался громкий бас:
— Ангелика, кто пришел первым, пусть зайдет!
Открылась дверь, появилась толстушка с покрасневшими глазами, сделала знак попу Фотису. Поп Фотис прошел вперед, вошел в дом и закрыл за собой дверь.
Архиепископ стоял перед круглым столом. Был он невысокого роста, крепкий, с короткой седой вьющейся бородой и бородавкой на носу, которая делала его похожим на носорога.
— Слушаю тебя, — сказал он. — Покороче! Мне кажется, что я тебя видел. Ты не из беженцев? Говори.
На секунду рассерженному попу Фотису захотелось уйти — уйти, сильно хлопнув дверью. И этот человек — представитель Христа на земле? И он проповедует людям справедливость и любовь? Разве можно ожидать от него справедливости? Но поп Фотис сдержался. Он вспомнил детей Саракины, надвигающуюся зиму и открыл уже было рот, чтоб заговорить, но архиепископ жестом остановил его.
— В следующий раз, — сказал он, — идя к епископу, надевай туфли.
— У меня их нет, — ответил поп Фотис. — Были, а теперь нет, извини меня. И Христос ходил босиком, уважаемый епископ.
Архиепископ нахмурил брови.
— Мне говорил о тебе поп Григорис, — сказал он, угрожающе покачивая головой. — Он говорил, что ты строишь из себя Христа, обещаешь установить равенство и справедливость на земле… И не стыдно тебе? Хочешь, чтобы не было больше богатых и бедных, и уж конечно, и архиепископов… Бунтовщик!
У попа Фотиса застучало в висках. Он сжал кулаки, но снова вспомнил голодных саракинцев и сдержался.
— Ты закончил богословское училище в Халки?
— Нет, твое преосвященство.
— Тогда как же ты смеешь проповедовать? Я не стану разговаривать с тобой, поп… Ты пришел просить меня о каком-то одолжении, чего же ты хочешь? Побыстрее, ты не один, там многие ждут. И обдумывай каждое свое слово!
— Я пришел просить не об одолжении, я пришел просить то, что мне положено.
— В твоих глазах дьявольским огнем горит гордыня. Опусти их и говори.