Все было бы хорошо; боль начала успокаиваться, но в сердце кипела ненависть.
— Кто-нибудь видел, тетка Персефона, как этот проклятый поп свалил меня? — тихо спросил он старуху, хлопотавшую около него. — Только отвернись, будь добра, потому что из твоего носа каплет на меня.
— Да что ты говоришь, дорогой отче? Чтобы этот кузнечик тебя свалил? Спаси меня, господи — не говори ты этого! Нет, дорогой отче, никто этого не видел, никто!
Но сердце попа не успокаивалось. «Во всем, во всем виноват, будь он проклят, негодяй Манольос! Во всем! Он свел с ума Михелиса, он убил мою Марьори, он стал во главе саракинцев и повел эту голытьбу сюда. Он уговорил Яннакоса поджечь село… Во всем, во всем виноват этот предатель, этот подкупленный! Я его прикончу!»
Он вертелся с боку на бок на кровати, съел еще одну тарелку салата из рыбьей икры, выпил еще одну чашку вина.
«Я должен набраться сил, — думал он. — Я должен есть, сколько могу, чтобы подкрепиться. Завтра я встану, пойду к аге, попрошу, чтобы он призвал сюда низамов и прогнал большевиков чтобы снова воцарились порядок и справедливость в мире…»
Открылась дверь, поп обернулся.
— Добро пожаловать, Мандаленья, — сказал он. — Подойди сюда, я что-то тебе скажу на ухо.
Старуха подошла и наклонилась над попом.
— Выставь соседок, запри дверь на замок и зарежь мне курицу.
На следующий день ага проснулся, прислушался — ни выстрелов, ни голосов. Тишина. Он забеспокоился.
— Гяуры, — пробормотал он, — неужели они уже кончили? Дьявол их побери, они уже не убивают друг друга!
Он позвал к себе Марфу.
— Что, они уже перестали убивать друг друга?
— Да, дорогой ага, успокоились. Но бунтовщики заняли дом старика Патриархеаса и не хотят уходить. Они говорят, что дом — их. А несчастного учителя убили.
— Убили? — закричал довольный ага. — Молодцы! С одним уже покончено. А что попы?
— Э, у них семь душ, ага, как у котов! Только морды разбиты да бороды повыдерганы, но они выживут, не умрут.
— Это плохо, — пробормотал ага. — Ну, ничего, потерпим до следующей схватки. Оседлай мне кобылу.
Горбунья собиралась уйти, но ага позвал ее снова.
— Где Ибрагимчик? С самого утра он ушел от меня.
— Пришла Пелагея, ага. Она пришла, сука, когда было еще темно.
— Дьявол ее побери! Неужели она ему еще не надоела? И что он в ней находит? Чтоб ты пропал, бесстыжий!.. Ну, ничего, он еще маленький, не может хорошее от дурного отличить! Ну ладно, оседлай мне кобылу!
Отец Фотис тоже проснулся рано утром. Его мучила боль, но он, закусив губы, старался не поддаваться ей, чтобы не показать своей слабости. Он подозвал Манольоса.