— А если старик рассердится? — иронически спросил Манольос.
— Выпьет уксусу, чтобы гнев прошел, — ответил Михелис. — Пошли!
Все четверо радостно побежали вперед, словно собирались разграбить какой-то вражеский город.
Тем временем вдова вернулась к себе домой; ее плечи дрожали от холода, но она довольно улыбалась. «Ничего, — думала она, — какая-нибудь другая женщина накинет на себя мою шаль и не будет чувствовать холода…»
Вдруг позади послышался грубый голос; она почувствовала на своей обнаженной шее горячее дыхание, и чьи-то руки схватили ее за горло.
— Сука! Я купил тебе шаль ценой крови своего сердца, а ты ее даришь?! Я задушу тебя!
На улице было пустынно, и вдова испугалась. Он дышал ей в лицо винным перегаром, она видела его глаза, устремленные на нее с угрозой и мольбой.
— Панайотарос, — прошептала она, — ты зверь, я больше этого не сделаю.
— Зачем ты назвала меня Иудой? Ты вонзила мне нож в сердце. Ты хочешь, чтобы я тебя пожалел, но почему ты не пожалеешь меня? Могу я прийти к тебе сегодня?
Он ждал и весь дрожал. Немного спустя снова послышался его умоляющий голос:
— Нет у меня другой радости, кроме тебя, Катерина… Позволь мне.
Вдова чувствовала, как ее захватывает эта горячая, торопливая, хмельная, пропитанная потом и слезами мужская страсть. Она вздрогнула.
— Заходи, — сказала она тихо и пошла вперед, покачивая бедрами.
Панайотарос, часто дыша, пошел за Катериной, крадучись вдоль стены в ночной темноте.
А в это время толпа беженцев уже подходила к дому архонта. Четверо мужчин с четырьмя полными корзинами ожидали у порога.
— Братья! — крикнул Яннакос. — Это не поместится в одеяле. Выделите четырех парней, пусть они помогут нам.
— Идите с миром! — сказал Михелис. — Да простит бог нас и архонта Патриархеаса!
— Да простит вас бог! — раздались радостные голоса мужчин и женщин, которые уже почти растащили содержимое одной корзины и теперь что-то жевали.
— Что нам нужно, ребята, чтобы победить смерть? — крикнул великан, несший знамя. — Что нам нужно? Кусок хлеба! Вот он, — сказал он и выхватил из корзины большой каравай хлеба.
— Старик еще храпит, — заметил Манольос, удаляясь от двора.
— Храпит и во сне видит, что входит в рай, — сказал Яннакос. — А впереди идут и указывают ему дорогу не четыре ангела, а четыре корзины!
Все засмеялись, чувствуя, что на сердце у них стало легче.
Они уже выходили из села. Ночь лежала на земле, прозрачная, голубая, благоухающая. Собаки проводили беженцев до околицы, полаяли еще немного и, исполнив свой долг, удовлетворенные, вернулись обратно. Перед беженцами вдруг поднялась гора Саракина, дикая, скалистая, вся в расселинах.