Хозяин (так на сленге называется начальник зоны) пришел в ярость и вызвал Ронкина к себе.
— Я не спрашиваю у тебя, кто передал, — сказал он. — Только скажи: это из молодой смены конвоя — или из старой?
В ответ Ронкин ознакомил Хозяина с действующими расценками:
— Молодые, — сказал он, — передадут за пять рублей. Старые — за десятку. А за пятьдесят рублей — вы побежите к Сахарову сами!
Стиль — великое дело.
Политзек Габриэль Суперфин, в отличие от Ронкина, лагерному начальству не хамил, а только норовил исподтишка повысить образовательный уровень своих охранников.
— В Шлиссельбурге, — рассказывал Хозяину Габриэль, — в камерах было темно. Политические в знак протеста стали жечь бумагу. Вот вы бы что после этого сделали?
Хозяин не думал ни секунды:
— Всех в ШИЗО на неделю!
— Вот, — согласился Суперфин. — А в Шлиссельбурге провели в камеры электрическое освещение!
Все познается в сравнении
Звоню Арсению Борисовичу Рогинскому, главе правозащитного центра «Мемориал».
— Где я вас застал?
— Да вот, сижу в очереди к стоматологу…
— Ой, — говорю, — это самое ужасное место.
— Ну, что вы, Виктор… — мягко, со знанием дела ответил Арсений Борисович, — есть места похуже.
…за антисоветскую агитацию.
Пока он сидел, в стране сменилось три Генсека.
Перед самым освобождением Арсений Борисович успел увидеть картину, ради которой стоило идти на зону. Вернувшись с партсобрания, пьяный замполит полез снимать со стены в Ленинской комнате стенд «Моральный кодекс строителя коммунизма».
— Что это вы делаете? — удивился Рогинский.
— Ус-старело… — с чувством выговорил бывший строитель коммунизма.
Юного Андрея Кима арестовали на антилукашенковской демонстрации в Минске — и осудили за избиение милиционера. В качестве доказательства в суде фигурировала пленка, на которой милиционеры били самого Кима.
Он получил за это полтора года колонии.
Его история стала известна в правозащитных кругах, и вскоре Андрею пришла открытка из России, от Сусанны Пичуро, отсидевшей свое еще при Сталине. «От старой политзэчки», — было написано в той открытке.
Андрея вызвали к начальнику колонии, и строго спросили его:
— Вы знаете, что переписка между заключенными запрещена?
Раз в год в конце октября к Соловецкому камню на Лубянке приходят потомки репрессированных и по очереди зачитывают бесконечный список, добавляя имена от себя. И целый день у памятного камня звучит: мой дед… мой отец… мой прадед…
Расстрелян… расстрелян… расстрелян…
И вот однажды случилось поразительное. Отстояв трехчасовую очередь, к камню вышла статная дама и сказала: