Заведение оказалось неприхотливым шалманом, крытым чуть ли не брезентом. Но не за архитектурой приехали сюда любители прекрасного!
Они сели за столик. В заведении было пусто. За столиком в углу сидели три рослые немолодые хорватки в униформе. Одна неторопливо подошла взять заказ. Приятели попросили для разгону джина с тоником. Официантка покачала головой: только вино.
Приятели в огорчении достали сигареты, чтобы обсудить ситуацию.
— У нас не курят, — пресекла процесс официантка.
— Ну хорошо, — уже в некотором раздражении спрямил сюжет один из гостей. — А где, собственно, девочки?
— Какие девочки?
— Проститутки! — совсем прямо пояснил гость.
Официантку аж перекосило от ужаса.
— Вы что! Какие проститутки! Что вы себе позволяете!
Сказано же было: ночной клуб «Табу»…
Дело было в конце восьмидесятых. Молодая русская актриса уже два месяца жила в Париже, работая над ролью Нины Заречной. И, как полагается русскому человеку, надолго попавшему в хорошие условия, сильно затосковала.
Актриса пила в своем полулюксе, врубив на полную громкость Высоцкого.
Дверь в номер была приоткрыта, и вскоре на сочетание хриплого голоса с женским одиночеством в номер заглянул пожилой азиат. С корректным поклоном что-то спросил, явно интересуясь, можно ли поучаствовать в процессе. Актриса ни на каком языке, кроме своего, не понимала, но излить душу хотелось.
— Китайца! — сказала она, махнув рукой. — Заходи!
«Китаец» зашел, присел. Она ему налила:
— Пей!
«Китаец» с поклоном пригубил.
— Нет, ты пей! — сказала актриса. — Ты по-человечески выпей, до дна!
И, заставив азиатского старика выпить до дна, она приступила к изливанию себя:
— Я актриса! Понимаешь? Актриса! Станиславский, слышал?
— Станиславский… — понимающе закивал «китаец».
— Ни хера ты не слышал, — определила актриса. И, еще выпив, длинно исповедалась гостю — про русскую душу, про жизнь, до капли отданную искусству, про Высоцкого, про Нину Заречную… Азиат сочувственно кивал, гладил по плечу, потом по коленке…
— Отстань ты, китайца дурная! — кричала актриса. И снова рассказывала ему, как это мучительно — все время жить жизнью роли, которая не отпускает, живет в тебе и днем, и ночью… И открыла еще бутылку, и налила себе и гостю, — и в ожидании нехитрых, но особенно желанных в пожилом азиатском возрасте радостей гость еще битый час слушал монолог на чужом языке про русскую душу, Высоцкого и Нину Заречную…