— вот тогда ее вдруг отпускает, вдруг
растаскивает на несколько секунд, — ну все, ну, значит, любят, ну, значит, все, любят, точно, потому что иначе бы — ну куда-нибудь бы свалили, нет? но они же тут как сидели так и сидят, нет? — ну значит. Тогда вдруг солнечно и минус два на сутки. Потом кто-нибудь скажет: у, блядь, ну почему же, блядь, лед такой, а? у, блядь, клянусь, следующую зиму где угодно, но только не тут, — и все, срыв, минус двадцать ветер северо-восточный семь-десять метров в секунду доллар тридцать два и четыре в думе этот на букву «м» магазин до одиннадцати бабка шипит на эскалаторе: «Говны в сапогах!» И я думаю: может, если чаще об’яснять этой стране, что мы ее любим, если что-нибудь делать такое, как-нибудь так в ней жить, чтобы она
меньше сомневалась, — то?.. Юра говорит — нет шансов. Утром — минус шестнадцать, град.
Из журнала longdays, 22 февраля 2003
Довольно быстро эта больная тревога за страну и за людей, которые выбрали, вынуждены или хотят в ней жить, из блогов Линор ушла в ее художественные тексты — поэтические и прозаические. Она вообще много пишет о России — о русской и советской истории, о детях, рожденных в 1970-е, о холодной войне, о Второй мировой войне, о немцах и партизанах, о штурме калининградского зоопарка и чудом выжившем тогда бегемоте, о морской блошке кукумарии, заполнявшей полки поздних советских магазинов в романе «Половина неба». В текстах этой боли самое место, там она выглядит художественным приемом, а не настоящей, реальной болью. Настоящей она становится именно в ЖЖ, в малоизвестном журнале, без тысяч подписчиков и десятков комментариев к каждой записи, потому что там все это пишется для себя, без художественных вывертов.
Хотя это только кажется, что без вывертов. На самом деле эта интонация «наговаривания», нанизывание однородных членов предложения в длинных фразах, записанных без знаков препинания, станет характерным и узнаваемым приемом в сборнике короткой прозы Линор Горалик «Неместные», вышедшем через несколько месяцев после того, как в long_days была сделана последняя запись. Но это уже другая, массовая история — писательская, издательская, читательская. А пока, в конце 2002 года, человек, зашедший в этот и некоторые другие журналы Линор, остается с этой болью практически один на один.
— Я впервые увидела интернет в 1991 году благодаря тому, что я программист по образованию, — в лаборатории собственного университета. Первое, чем мы пользовались, было IRC. В нем было тогда мало народу, и еще меньше народу, говорившего по-русски. По сегодняшним меркам об этом смешно говорить как о коммьюнити, потому что в 1991 году там было, может, 15 постоянных русскоязычных пользователей. Но они — мы — ощущали себя как коммьюнити, и это было очень важно и приятно.