— Зачем же ты мне всю выручку отдала? — очень тихо спросил Адольф Мирзоевич. — Или не жалко?
— Дык — закон вышел! — Бабка сердито пожала плечами и нахмурилась.
— Указ президентский: всю выручку с картошки плешакам отдавать. А ты как раз и есть плешак. И вообще — чего ты ко мне приколупался, родимай? Шел бы себе…
— Хорошо, бабуся, — сдался Пульман. — Хорошо… Вот что, я сейчас отойду, а ты, как только я подойду к выходу, три раза хлопнешь в ладоши и тут же забудешь про наш с тобой разговор. А деньги ты потеряла. Ферштейн?
— Ладно, — спокойно согласилась бабка.
Пульман трусцой припустил к рыночным воротам и у входа воровато обернулся: бабка, провожавшая его пристальным взглядом, три раза хлопнула в ладоши и с видимым безразличием отвернулась. Спустя несколько секунд правая рука ее привычно скользнула в карман, и тут произошла метаморфоза: лицо торговки мгновенно приняло озабоченное выражение, она начала суетливо рыться в переднике, что-то причитая и горестно пожимая плечами.
— Ну-ну, — озадаченно пробормотал Пульман. — Чертовщина какая-то…
Отойдя подальше, он остановился и украдкой пересчитал добытые средства. Получилось немногим более двухсот новых рублей.
— А проверим-ка мы это дело, — недоверчиво буркнул себе под нос Адольф Мирзоевич, озирая окрестности в поисках очередного объекта воздействия.
Внимание психотерапевта привлек крайний в ряду ларек с импортной дребеденью, возле которого никого не было. Подойдя поближе, Пульман разглядел в окошке видимую треть смазливой молодой бабенки, которая от нечего делать пилила ногти.
Стараясь дышать как можно ровнее, Адольф Мирзоевич мелкими шажками начал приближаться к киоску, прогоняя в уме возможные последствия своего последующего действия.
— Ты одна, красуля? — затаив дыхание, поинтересовался он, приблизившись на дистанцию, исключающую отступление, и тут же мучительно покраснел: с барышнями, тем более молодыми и смазливыми, он разговаривать стеснялся, поскольку остро ощущал при этом свою неполноценность.
— Ну, одна, — грубо ответствовала барышня, одарив вопрошающего крайне недружелюбным взглядом. — Чо хочу?!
— Хочу, хочу, — уверил ее Пульман. — Ну-ка, быстренько… эмм…
На окошко нацепи табличку «Обед», а меня… эмм… впусти к себе. Живо! — Выговорив наконец эту мучительную тираду, Адольф Мирзоевич страшно напрягся и уж было изготовился заискивающе разулыбаться и немедленно драпануть — ведь эта особь с явно выраженными чертами рыночной хищницы от безобидной бабки сильно отличалась и вполне могла разродиться страшным скандалом с далеко простирающимися последствиями типа экстренного вызова плечистых пацанов из Центральной бригады или еще чего-нибудь в том же духе.