«Радуйся — Сладим-река, Сладим-река течет».[45] Она течет все лето и дразнит тебя своим плеском и блеском. Где она? Тут, рядом. Где? Да вот она, вот. Знаешь такое английское выражение — make believe? Оно точнее, чем русское «притворяться», потому что буквальный перевод — «заставить верить». Весна и лето — это сплошной make believe. О, как они умеют морочить голову, втягивать всякую живую душу в свою невидимую, сплетенную из тончайших нитей паутину. Зиме для этого не хватает красок и звуков, а осени — желания хоть немного смягчить тему конца. Уж слишком она по осени пронзительна и беспощадна.
А летом… Каждый раз думаю: «Ну, кажется, все. Вышла из возраста. Выпала из игры», — и каждый раз попадаю пальцем в ослепительно яркое небо. Make believe продолжается. «Жизнь легка и необременительна», — внушает лето. Верю. «Жизнь — сплошной праздник». Верю. «Завтра будет таким же ослепительным, как сегодня». Верю.
«Все будет хорошо». Верю.
Нет, я бы не хотела быть втянутой в эти игры с той же силой, что и сорок лет назад, когда, гуляя летним вечером в парке с рыжим мальчиком, пыталась до боли в сердце вообразить рядом с собой совсем другого. Но и нет у меня желания оказаться в роли ушлого подростка, который, придя на новогодний праздник, портит всем настроение, доказывая, что дядька с палкой и бородой не Дед Мороз, а Ванин папа: борода наклеена, а халат и палка тети-Нюрины. Принимаю правила игры. Живу так, чтобы случайно не сдернуть веселые занавески, которыми задрапировали вечность. Хожу так, чтоб не задеть куст жасмина, который пытается выдать окрестности за райские кущи.
«Радуйся — Сладим-река, Сладим-река течет». Не спрашивай где. Она, как и джондонновский колокол, который всегда звонит по тебе, течет для тебя. Захочешь — и увидишь ее, услышишь ее плеск. А может, и окунешься. Но только не переусердствуй. Река-мираж не любит слишком азартных купальщиков, пловцов и ныряльщиков. Ее срок — одно лето. А лето летуче. Не тереби его воздушную фактуру, не опирайся на его шаткие декорации. Они еле дышат и держатся один сезон.
Мы с мамой поднимаемся по скрипучей лестнице загородного дома, на стенах которого развешаны многочисленные коллекции засохших бабочек. Владелец этих коллекций ведет нас в свой кабинет на втором этаже. Сутулый, постоянно кашляющий, с трубкой в зубах, он движется бесшумно, потому что на ногах у него валенки. Мне очень нравится этот человек. Он добрый и веселый, хоть и грустный. Он мамин начальник, главный редактор журнала, где работает мама. Мне только не нравится, что он ради своей коллекции загубил столько бабочек. Помню, как поймав однажды бабочку, я так долго сжимала ее в пальцах, что сбила с крылышек пыльцу. Когда я наконец ее отпустила, она, сделав слабую попытку взлететь, упала на траву. Мне сказали, что бабочки без пыльцы не летают. Потрясенная своим невольным злодейством, я долго плакала. Я плакала из-за одной бабочки, а тут их несметное количество. И все мертвые. Странно как-то.