— То есть как закончена?
— Очень просто. Мы взялись оградить Квасникова от посягательств психиатрии и выяснить, кто и зачем распространял о нем странные слухи. Их распространял Николаев с целью замаскировать предстоящее убийство либо стимулировать самоубийство Холщевникова. Но-моему, нам осталось провести воспитательную беседу со стариком и мальчишкой и получить скромный, но честно заработанный гонорар.
— А… а как же убийство?
— Убийства пока нет. Есть самоубийство. По нему будет проведено следствие… когда-нибудь.
— Ну а мы, Александр? Если мы это бросим, то ведь будем почти соучастниками.
— Не надо преувеличивать, дорогая. Все, чем мы располагаем, — догадки. Их достаточно для наших клиентов, но не для уголовного розыска.
— Но мы, по крайней мере, обязаны сообщить то, что нам известно!
— Не знаю, не знаю. Нам могут не сказать за это спасибо.
— Что ты имеешь в виду?
— Если следователь уже получил… скажем так… гонорар, чтобы не слишком копать эту историю, он обзовет нас идиотами и попросит не совать нос не в свое дело, или хулиганы изобьют нас в подворотне. А если не получил, будет любезен, поблагодарит и пожмет руку, потому что с учетом нашей информации взятка будет больше.
— Я не верю тебе… — она смутилась, — извини… я не верю, что все берут деньги. Но в конце концов, речь о нас. Каково нам будет потом помнить, что мы помогли скрыть преступление?
Адвокат чуть заметно улыбнулся:
— Одним словом, ты хочешь, чтобы я выяснил, к кому попало дело Холщевникова?
Она молча кивнула.
Вынув из кармана записную книжку, он удалился к телефонному столику. Ему хватило всего трех звонков, чтобы объявить:
— Это Шошин, я с ним сталкивался. Честный парень, и даже не берет взяток.
— Вот видишь, — назидательным тоном произнесла она.
Александр Петрович поглядел на нее удивленно:
— Он не берет взяток, но это не значит, что он не берет денег. Он не будет за деньги выгораживать преступника, но возьмет их за то, чтобы начать расследовать дело, которое в порядке очереди пошло бы года через два. Обычная такса за это — тридцать тысяч, как они говорят тридцатник.
— Боже мой… эта вечная тридцатка… мы сможем с ним встретиться?
— Увы, только я один. При тебе из него не вытянешь ни слова.
Позвонив еще раз по телефону, адвокат ушел. Карина из окна смотрела, как он сел в свои «Жигули», предварительно помахав ей рукой, хотя видеть ее не мог, окно было закрыто.
До чего он самоуверен, подумала Карина, ведь ни секунды не сомневался, что она наблюдает за его отбытием. И вообще, он дьявольски хитрый и к тому же циничный человек — опасное сочетание. Но с другой стороны, она чувствовала: ей самой бояться его нечего. Наверное, потому, что он считает ее своей собственностью, а уж свою собственность оберегать он умеет. Впрочем, она тоже привыкла смотреть на него как на нечто ей принадлежащее, и живут они практически семейной жизнью, только что не спят вместе. Вот, вот, в этом-то и загвоздка, в постели. А до нее дело дойдет, он ведь всегда своего добивается. Она с ужасом вспоминала свою горестную сексуальную жизнь во время замужества и последующие неудачные попытки — до сих пор тошнит, и как это все унизительно. И сейчас все кончится тем же — неловкими сценами, ссорами и в конечном счете разрывом. Тут она вконец запуталась: выходило, он раздражал ее именно тем, что она боится его потерять. Чушь какая-то, голову сломать можно.