Но неожиданно появляется мама, здесь, в океане, где ее быть не должно, и ее широкое, как небо, лицо стремительно приближается. Натаниэль забывает задержать дыхание, когда она дергает его из воды за рубашку. Он закашливается, вдыхает море. Он слышит, как она плачет, и ее плач напоминает ему, для чего он вообще пришел в этот мир.
Боже! Он не дышит — он не дышит… И тут Натаниэль делает глубокий вдох. В мокрой одежде он кажется вдвое тяжелее, но я вытаскиваю его из ванны — кладу на коврик, куда тут же струйками стекает вода.
На лестнице слышатся тяжелые шаги Калеба.
— Ты нашла его?
— Натаниэль, — говорю я, как можно ближе наклоняясь к его лицу, — что ты наделал!
Его золотистые волосы прилипли к голове, глаза просто огромные. Он поджимает губы, собираясь произнести слово, которое так и не слетает с губ.
Неужели в пять лет задумываются о самоубийстве? Почему же тогда я нашла своего сына полностью одетого на дне ванны, полной воды?
В ванную вбегает Калеб. Он окидывает одним взглядом мокрого Натаниэля, вторым — вытекающую из ванны воду.
— Какого черта?
— Давай снимем это, — говорю я, как будто частенько нахожу сына в таком виде. Мои руки тянутся к пуговицам на его фланелевой рубашке, но он вырывается и сворачивается клубочком.
Калеб смотрит на меня.
— Приятель, — пытается убедить он, — если не переоденешься, заболеешь.
Калеб берет сына на руки, и Натаниэль обмякает. Он не спит, смотрит прямо на меня, однако я готова поклясться, что он сейчас в другом месте.
Калеб начинает расстегивать рубашку Натаниэля, но я хватаю полотенце и кутаю в него сына. Я запахиваю его поплотнее у него на шейке и наклоняюсь, чтобы мои слова упали на его поднятое вверх личико.
— Кто тебя обидел? — спрашиваю я. — Скажи мне, дорогой. Скажи, чтобы я могла помочь.
— Нина!
— Расскажи мне. Если ты не расскажешь, я ничего не смогу сделать. — Мой голос обламывается, как проржавевший рельс. У меня лицо такое же мокрое, как у Натаниэля.
Он пытается. Боже, как он пытается! Он весь покраснел от усердия. Открывает рот, выдувает сжатый клубок воздуха.
Я ободряюще киваю:
— Ты сможешь, Натаниэль! Давай же.
Мышцы у него во рту напрягаются. Такое впечатление, что он опять тонет.
— К тебе кто-нибудь прикасался, Натаниэль?
— Господи! — Калеб выхватывает у меня сына. — Оставь его в покое, Нина!
— Но он собирается что-то сказать! — Я встаю и снова наклоняюсь к лицу сына. — Ведь так, милый?
Калеб только поднимает сына повыше и молча выходит из ванной, крепко прижимая Натаниэля к груди. Я остаюсь стоять в луже, убирать оставленный беспорядок.