— Его нельзя вечно держать под стражей.
— Я собираюсь просить залог в сто пятьдесят тысяч долларов. И сомневаюсь, что католическая церковь внесет за него залог. — Он улыбается мне. — Никуда он не денется, Нина.
Я чувствую, как рука Калеба ложится мне на колено, и хватаюсь за нее. Сперва я думаю, что это выражение поддержки, но муж сжимает мои пальцы так, что я чуть не вскрикиваю от боли.
— Нина, — вежливо говорит он, — может быть, дадим мистеру Лакруа возможность заняться своим делом?
— Это и мое дело, — отвечаю я. — Каждый день я вызываю детей в качестве свидетелей и вижу, как они теряют голову от страха, а потом вижу, как насильники уходит безнаказанными. Как ты можешь просить меня забыть об этом, когда речь идет о Натаниэле?
— Вот именно, речь идет о Натаниэле! И сейчас ему больше всего нужна мама, а не мама-прокурор. Необходимо двигаться постепенно, и сегодняшний шаг — не выпустить Шишинского из-под стражи, — произносит Томас. — Давайте сосредоточимся на этом. Как только преодолеем это препятствие, решим, что делать дальше.
Я опускаю глаза на свои руки, которые нервно теребят юбку, превращая ее в тысячи морщинок.
— Я понимаю, о чем вы говорите.
— Вот и хорошо.
Я поднимаю глаза и едва заметно улыбаюсь.
— Вы говорите то, что я говорю потерпевшим, когда не знаю, удастся ли добиться обвинительного приговора.
К чести Томаса, он кивает:
— Вы правы. Я не собираюсь вас учить. Никогда не знаешь, как повернется дело, признает ли подсудимый вину, изменит ли ребенок свое отношение, удастся ли ему прийти в себя через год настолько, чтобы внести весомый вклад в рассматриваемое дело, чего в первые дни он сделать не может.
Я встаю.
— Но вы сами сказали, Томас, что сегодня мне не до тех, других детей. Сейчас я должна заботиться исключительно о своем сыне. — Я подхожу к двери, не дожидаясь, пока Калеб поднимется с места. — В час дня, — произношу я как предупреждение.
Калеб догоняет жену уже в вестибюле, а потом ему приходится тянуть ее в укромный уголок, подальше от журналистов.
— Что это все значило?
— Я защищаю Натаниэля.
Нина скрещивает руки: только посмей сказать обратное!
Она совершенно на себя не похожа, дрожит и нервничает. Возможно, виной всему сегодняшний день. Одному Богу это известно. Калеб тоже сам не свой.
— Нужно сказать Монике, что слушание отложили.
Но Нина уже натягивает куртку.
— Ты сходишь к ней? — спрашивает она. — Мне нужно заехать на работу.
— Сейчас? — От ее конторы до здания суда всего пятнадцать минут, но тем не менее…
— Мне необходимо кое-что передать Томасу, — объясняет она.