Личина держалась по-прежнему. Баркус по-прежнему не проявлял ничего, кроме озабоченности настоящего брата.
– Брен Антеш некогда был до крайности предан своему богу, – сказал ему Ваэлин. – Столь велика была его преданность, что она заставляла его убивать и собирать других, кто тоже жаждал почтить своего бога кровью еретиков. Со временем он привел их в Мартише, и большинство из них погибли от наших рук, и это заставило его усомниться в своей вере, оставить своего бога, принять золото от короля и раздать его семьям погибших, а самому отправиться искать смерти за морем. Все это время он старался забыть то имя, что заслужил в Мартише: Черная Стрела. Брена Антеша некогда звали Черной Стрелой. И он заверил меня, что ни он, ни кто-либо из его людей никогда не имел никаких пропусков, выданных владыкой фьефа.
Баркус сидел неподвижно. Лицо его теперь было лишено всякого выражения.
– Помнишь письма, брат? – спросил Ваэлин. – Те письма, что ты нашел на теле убитого мною лучника? Письма, из-за которых началась война с Кумбраэлем?
Он всего лишь чуть по-иному повернул голову, чуть иначе расправил плечи и по-другому сложил губы, но Баркус внезапно исчез, развеялся дымом на ветру. И, когда он заговорил, Ваэлин не был удивлен, услышав уже знакомый голос, голос двух мертвых людей.
– Ты и в самом деле думаешь, что будешь служить Царице Пламени, брат?
Сердце у Ваэлина камнем рухнуло вниз. Он все же питал слабую надежду, что он, возможно, ошибается, что Антеш солгал и его брат по-прежнему тот благородный воин, что отплывал с утренним отливом. Теперь надежда рухнула. Они остались вдвоем на одиноком берегу, со стремительно надвигающейся смертью.
– Говорят, есть и другие пророчества, – ответил он.
– Пророчества? – Тварь, что прежде была Баркусом, разразилась хриплым, скрежещущим хохотом. – О, как же мало вам известно! Всем вам, пытающимся записать свои жалкие потуги на мудрость и именующим их «писанием», когда это всего лишь бред безумцев, алчущих власти!
– Испытание глушью. Ты тогда им овладел, да?
Тварь, носящая лицо Баркуса, ухмыльнулась.
– Он так отчаянно хотел жить! То, что он нашел Дженниса, было даром жизни, но его братские чувства были столь сильны, что он не смог заставить себя сделать то, что было необходимо.
– Он нашел тело Дженниса замерзшим, без плаща.
Тварь расхохоталась вновь, грубо и хрипло, смакуя собственную жестокость.
– Его тело и его душу. Дженнис был все еще жив. Он умирал от холода, но еще дышал и шепотом умолял Баркуса спасти его. Разумеется, сделать бы он ничего не смог, а он был голоден, страшно голоден. Голод творит с человеком странные вещи, напоминает ему, что он просто зверь, зверь, которому нужно жрать, а мясо есть мясо. Искушение сводило его с ума, голод толкнул его за грань безумия, и он побрел прочь и лег в снег, чтобы умереть.