Он все еще находился на другой стороне комнаты, с завязанными глазами, а у Венеции уже стеснило дыхание.
— Мне пора, — поспешно сказала она.
Он склонил голову набок.
— Со мной вам нечего опасаться. Вы же знаете.
Он ошибался. Она давным-давно не была в такой опасности. Как глупо с ее стороны надеяться, что он подскажет ей решение. Она не просто играет с огнем, она жонглирует динамитными шашками с зажженными фитилями. За каждую каплю радости, которую она позволила себе, ей придется заплатить ведрами сожалений.
— Спасибо за обед. И спасибо за удовольствие, доставленное вашей находкой, — сбивчиво произнесла она, торопясь уйти.
— Без вас ночь покажется мне очень долгой.
— Сожалею, но я действительно не могу остаться.
Он повернулся к ней лицом.
— В таком случае спокойной ночи. Увидимся завтра на утренней прогулке. В том же месте и в то же время.
Венеция покачала головой.
— Нам не стоит встречаться.
— По-моему, я ясно дал понять, что в восторге от вашей компании, даже если вы не лежите подо мной обнаженная.
При воспоминании о собственном распутстве и наслаждениях, которые он обрушил на нее, у Венеции пересохло во рту. Ей пришлось откашляться, прежде чем заговорить.
— Поскольку нам все равно предстоит расстаться, почему бы не сделать это сейчас?
Лексингтон снова сел, положив руку на ее шляпу.
— Очень жаль, что наши настроения не совпадают, — медленно произнес он, теребя краешек ее вуали.
Венеция предпочла бы ощутить его пальцы на себе.
— Если вы отдадите мне шляпу, я смогу уйти.
— Если мы больше не увидимся, я вправе рассчитывать на прощальный поцелуй, — заявил он. Можно было только удивляться легкости, с которой его галантный тон сменился на требовательный.
— Вряд ли это разумно, — слабо возразила она.
— В таком случае я не выпущу вашу шляпу из рук. К тому же вы передо мной в долгу.
Почему она не может ограничиться чем-нибудь одним? Почему тянется к будоражащей кровь опасности, отчаянно цепляясь за одиночество — единственное убежище, которое она когда-либо знала?
Оттолкнувшись от каменной глыбы, Венеция решительно пересекла комнату, присела на край шезлонга и коснулась его губ в коротком поцелуе.
— Не пытайтесь надуть меня, — произнес он тоном герцога Лексингтона, не терпящим отказа. — Это не поцелуй.
Она оперлась о подлокотник кресла и снова коснулась его губ своими. Затем сделала глубокий вздох и приникла к его губам по-настоящему.
У него был вкус вина — выдержанного кларета, возможно, более старого, чем их суммарный возраст — и желания. Венеция привыкла быть желанной. Тем не менее напряжение, в котором пребывало его тело, словно он изо всех сил сдерживался, чтобы не овладеть ею на месте, подействовало на нее пьяняще.