— Хочешь, уйдем?
— Ты еще спрашиваешь?
— По твоим глазам видно все и так.
— Тогда уведи меня отсюда. Но это нужно сделать незаметно.
— Не понимаю, почему.
— Здесь находится мой директор. Конечно, ему плевать на мою личную жизнь, но все — таки нужно соблюдать приличия и доброе имя. Знаешь, имя ведь тоже чего-то стоит. Мне иногда приходится думать об этом.
— А тебе нравится так думать?
— О своем имени? Разумеется, нравится. Многие нагло врут, приписывая себе никому не нужную скромность. А на самом деле — нравится всем.
— Знаешь, я смотрю на тебя и думаю об одном. Нет, не об этом. А о том, что мне достаточно просто находиться с тобой в одной комнате, смотреть на тебя, слушать, чтобы почувствовать счастливым. Я готов не дотрагиваться к тебе, если тебя может оскорбить самое скромное из моих прикосновений. Мне достаточно просто находиться рядом с тобой. Ты замечательная женщина. Я понял это в первый раз, как только тебя увидел. Я не сделаю ничего, что может причинить тебе боль. Верь мне. Ты должна мне верить. В твоих глазах я вижу горькие точки… Это значит, что ты больше не веришь в людей. Ты даже в саму себя немножко не веришь. Ты боишься людей потому, что своей ложью они могут причинить тебе боль. Боишься людских слов и часто выливающихся на тебя откровений. И несмотря на то, что ты так тщательно это скрываешь, я все равно вижу твой страх. Иногда ты похожа на ожесточившегося ребенка, который ненавидит по — взрослому целый мир. Но не видит того, что находится дальше его маленького носа. Ты намеренно заковываешь себя в броню из ожесточения и ответной лжи. И тебе причиняют боль потому, что твоя защита кажется слишком сильной. Мне хотелось бы отогреть твое сердце, сжав его в своих теплых руках. Мне хотелось бы согреть своим горячим дыханием твое лицо, похожее на нежную розу, чуть застывшую от морозного воздуха. Мне хотелось бы, чтобы ты засыпала на моей груди, прижимаясь к моей коже, и всю ночь я согревал бы своим дыханием твое тело, и защищал, и берег. Мне хотелось бы, чтобы, беззащитная и доверчивая во сне, ты вложила бы свои мягкие ладошки в мои ладони и впервые вздохнула бы свободно потому, что у тебя есть я. Я — человек, который никогда не причинит тебе боли. Никогда не оставит и никогда не обидит. И тогда, когда, доверчивая и согретая, на рассвете ты раскрыла бы навстречу новому счастливому дню свои сияющие глаза. Глаза, похожие на согретое солнечными лучами, теплое летнее море.
Если бы я записала подобный текст на магнитофонную пленку, а потом прослушала весьма внимательно с самого начала, я нашла бы не одну нелепость и шероховатость. Ко второй четверти я бы поняла, что это содрано из женского романа не очень высокого сорта, к середине я бы точно вспомнила, из какого именно романа это может быть содрано, а к концу — заливалась бы от нестерпимого смеха и называла бы послушавшуюся такого текста последней идиоткой. Потому, что он был насквозь фальшивым — этот нелепый текст!