На краю света. Подписаренок (Ростовцев) - страница 5

Автобиографический, историко-этнографический, бытовой жанр художественной литературы, так удачно представленный в книге «На краю света», помимо всего прочего служит в наше время осуществлению языковой «экологической» задачи — сохранению и возрождению народного словотворчества, расчистке живых истоков русского слова в его национальной неповторимой складке, природном органичном звучании. И в этом смысле проза И. Ростовцева делает полезное и нужное дело.

ЛЕВ СКВОРЦОВ,

доктор филологических наук,

зав. сектором культуры речи

Института русского языка АН СССР

НА КРАЮ СВЕТА

Глава 1 НАШ БЕДНЫЙ ПЕСТРЯ, БАБУШКА И Я

— Ну и зима нынче, — говорит бабушка, глядя в заиндевевшее окно. — Свету божьего не видно. Ночью-то так и бухает, так и стреляет. Земля-то, бедная, уж не держит. Рвется от морозу-то. Последние времена, видать, пришли. Прогневили бога, вот и мучаемся за грехи за наши. Ешь, милок! Ешь! Доедай хлеб-то…

Я смотрю в окно и вижу, что на улице действительно света божьего не видно. Морозная пыль скрыла солнце, и сквозь нее еле-еле виден наш переулок, ограда соседей Крысиных и далекие горы, покрытые щетинистым лесом. На улице все обледенело. Но у нас в избе тепло и уютно. У самых дверей, под полатями, весь день весело шумит и потрескивает железная печка. Большая русская печь тоже основательно протоплена, и из нее сильно пахнет свежевыпеченным хлебом. Отец раным-рано уехал в тайгу за дровами. Брат Конон с утра в школе. Мама с сестрой Чуней тоже куда-то ушли по хозяйству. А мы с бабушкой сидим за столом, и я охминаю пшеничный хлеб со сметаной. Бабушка кормит меня терпеливо, с ласковыми назиданиями.

— Облизьяна ты, вот кто! — говорит она и вытирает мои руки и мое лицо, вымазанные сметаной. — Не лезь руками в блюдцо-то! Ах ты, восподи! Ну, что за парнишко! Прямо беда с тобой. Бери хлебца-то побольше, а сметанки-то поменьше!

Я послушно стараюсь брать побольше хлебца и поменьше сметаны. Но у меня все получается как-то наоборот, и я наворачиваю на маленький кусочек хлеба почти всю сметану из блюдца. И снова бабушка терпеливо обтирает меня рушником и даже не особенно сердится, так как думает в это время о чем-то о своем.

— Ночью-то пошла в охлев посмотреть теленка, — говорит она не то мне, не то сама с собой. — Не замерз бы, думаю, теленочек-то. Вышла на крылечко… На дворе ни зги не видно. Грудь от морозу спирает. Только спустилась это с крылечка-то, вдруг под ногами-то у меня как ухнет… Прямо как из ружья. Я так вся и обмерла. Не могу с перепугу-то ни ногой, ни рукой шевельнуть. Только молитву читаю: «Свят, свят, свят восподь Саваоф!» Читаю это молитву-то, а под ногами у меня, вижу, щель в земле объявилась. И пар из нее так и стелется. За грехи, думаю, карает нас восподь, за провинности… А идти дальше-то уж боюсь. Так и не пошла в охлев-то. Отец уж твой ходил потом. Живой теленочек-то, слава богу…