Мы заглянули внутрь развалин — запустение, щебень, кости какие-то. Из-под крыши с шумом вылетела сова, пышным серым комом села на низкий столб в овсах и неподвижно, как чучело, уставилась на нас своими огромными глазами.
Мы сели на меже и смотрели на сову, на облака, пышные, белые. Из-за парка ясно доносились до нас то дружный смех, то отдельные голоса ребят, игравших в волейбол.
И меня вдруг так потянуло туда, к ребятам.
«Глупо, глупо мы ведем себя! — подумал я. — Там веселятся, а мы… Чорт знает что! Разводим меланхолию. Одна сова чего стоит…»
— Брысь, ты! — закричал я во все горло и бросил в нее палкой.
Она взмахнула крыльями, перелетела и скрылась где-то в овсах.
— Чего это ты взъелся на нее? — засмеялся Серафим.
Я откровенно высказал все, что думал.
— Да, это верно! — подхватил он с горячностью. — Нельзя так… Я сам сейчас думал… Так скоро и в самом деле превратишься в Невыносима Петровича. И чего это я давеча прицепился к Тошке? Ведь он в тысячу, в тысячу раз лучше меня, а я свинья… Пойдем к ним!
И мы пошли к дому играть в волейбол.
Со следующего дня все пошло как-то ровнее и проще. Ребята осмотрелись и с самого утра, разбившись на группы, занялись делом. Одни шпаклевали и красили лодку у пруда, другие бродили по парку, высматривая каких-то жуков и птичек, третьи мастерили удочки, корабли с парусами, аэропланы, змеи с трещотками. У всех были свои заветные дела и планы.
Мое вчерашнее возбуждение тоже улеглось, новизна прошла, и я чувствовал себя гораздо спокойнее.
Я не буду описывать нашу повседневную жизнь. Она была такая же, как и во всех лагерях. Расскажу только про самое главное.
В лагере нас было человек тридцать да еще начальник лагеря, вожатый, доктор, повариха и сторож Сергей Сеновалыч.
Доктор был какой-то нелюдимый, не то очень занятый человек. Он целыми днями сидел у себя на балконе во флигеле в плетеном кресле за столиком и, подперев рукой голову, что-то читал и писал.
Вожатый Константин Иванович работал у нас недавно, и мы мало его знали. Совсем молодой еще, он был отличным физкультурником и сильный, как борец. Он гнул толстые железные прутья, перевязывал ремнем свои бицепсы, сгибал руку и рвал ремень надвое. За силу мы его и любили, а иные даже преклонялись перед ним. По части же всего прочего он, кажется, не отличался ничем особенным.
Николай Андреевич, начальник лагеря, был человеком совершенно особенным. Уж перед ним-то мы все преклонялись и страшно любили его. Да и он нас любил.
Худой, угрюмый на вид, он держался по-военному, потому что был когда-то военным. Всю молодость провел на фронтах, был ранен не раз, после чего началась у него какая-то странная болезнь, из-за которой он вынужден был оставить военную службу.