— Ах так.
— А раз мне удалось разработать теоретическую основу человекоподобного позитронного мозга, мне потребовалось для него человекоподобное тело. Мозг сам по себе не существует, вы понимаете? Он взаимодействует с телом, так что человекоподобный мозг в нечеловекоподобном теле сам в какой-то мере станет нечеловечным.
— Вы уверены?
— Абсолютно. Просто сравните Дэниела с Жискаром.
— Следовательно, Дэниел был создан как экспериментальный прибор для лучшего постижения человеческого мозга?
— Верно! Я трудился два десятилетия над этим вместе с Сартоном. Многочисленные неудачи, а потом первый успех — Дэниел. Конечно, я сохранил его для дальнейшего изучения, ну и… — Он криво усмехнулся, словно признаваясь в большой глупости. — И из нежности. Ведь Дэниел способен постигнуть понятие человеческого долга, а Жискару, несмотря на все его достоинства, это далось нелегко, как вы видели.
— А когда Дэниел три года назад был со мной на Земле, он выполнял первое свое задание?
— Первое важное. Когда Сартона убили, нам потребовался робот, которому не грозили бы инфекционные болезни Земли, и в то же время настолько похожий на человека, что он не пробуждал бы в землянах их обычной антипатии к роботам.
— Удивительное совпадение, что Дэниел оказался у вас под рукой в нужную минуту.
— А? Вы верите в совпадения? У меня такое ощущение, что всякий раз, когда появляется такое революционное изобретение, как человекоподобный робот, обязательно возникает ситуация, требующая его применения. Подобного рода ситуации, без сомнения, постоянно возникали на протяжении всех тех лет, пока Дэниела еще не было, — и потому, что его не было, приходилось подыскивать другие решения задачи и другие способы.
— А ваши труды оказались успешными, доктор Фастольф? Вы теперь понимаете мозг человека лучше, чем прежде?
Фастольф все замедлял и замедлял шаг, и Бейли тоже, а теперь они совсем остановились примерно на полпути между домом Фастольфа и тем, к которому они направлялись. Для Бейли это был самый трудный момент, поскольку он был равно далек от обоих возможных приютов, но он упрямо боролся с нарастающей тревогой, чтобы не спровоцировать Жискара. Он не хотел невольным движением и вздохом — или просто выражением лица — дать толчок желанию Жискара спасать его. Он не хотел, чтобы его взяли на руки и отнесли в безопасное место.
Фастольф как будто не замечал дилеммы Бейли.
— Вне всяких сомнений, — сказал он, — в изучении мышления произошел значительный прогресс. Остаются еще огромные проблемы — и, возможно, они так и останутся неразрешенными, однако продвижение вперед налицо. Тем не менее…