Георге удивился: что нового может быть у них в доме?
— Умойся, сейчас покажу.
Георге пошел за ней, вытираясь на ходу.
— Вот посмотри.
Под зеркалом на стене висело полотенце с вышитым на нем горошком в пору своего цветения. Ну цвет горошка, он, как известно, скромен и застенчив, розовая капелька, два-три лепестка, только и всего; зато листва — это целое пиршество. На широком льняном полотенце играло и переливалось всеми цветами бессмертное царство зелени — от темно-зеленого, почти черного, до дымчатого, прозрачного, такого хрупкого, что сквозь него, казалось, просачивались и солнце и воздух.
Это был, конечно, хыртопский горох. Это было вышито для него. Это был намек на их общую тайну, но, бог ты мой, было еще какое-то роковое предзнаменование, чем-то эта вышивка смахивала на конец, на прощание…
— Не знаю, — сказал Георге с некоторым сомнением, — стоило ли на это тратиться…
— Ну тратиться! Мне его вышили… Подарок, — пояснила она и пристально посмотрела на Георге, стараясь угадать по его лицу, то ли слово сказала, она очень редко пользовалась новыми словами, боясь, что произнесет их неправильно.
— И кто вам сделал этот подарок?
— Русанда.
Георге удивленно посмотрел на нее, и тетушка Фрэсына, боясь, как бы он не стал ее бранить за то, что она вмешивается в чужие дела, начала торопливо рассказывать:
— Была и позавчера, и вчера, и столько мы переговорили! И она, бедняжка, наплакалась, и я ей поведала все свои горести. И еще она сказала, Георгицэ, чтобы ты, как только вернешься, зашел к ним. Уезжает она от нас.
— Куда?!
— Едет на курсы, и когда вернется, будет уже учительницей у нас в селе.
Тетушка Фрэсына на минутку остановилась: что он скажет? Но Георге молчал, и она поехала дальше:
— Оставь эту ложку, я дам тебе другую… И глядите только — что делается на белом свете? Я положу тебе большую подушку, она пуховая, и как положишь голову, сразу уснешь. И что делается на этом свете, говорю я? Вот уж не думала, не гадала, и в голову никогда не приходило, что моей невесткой будет учительница.
Георге отрезал ломоть хлеба, молча стал жевать, словно ничего и не слышал.
— А что, и чудно заживем: я уже старая, встану пораньше, сготовлю еду, накормлю вас обоих — одного в школу, другого в поле. А на тот год и ты поедешь в Сороки, ведь у тебя не меньше классов, а землю сдадим, когда будет колхоз.
Тетушка Фрэсына, видно, все уже обдумала и решила, и Георге ничего не оставалось, как поесть, выспаться и к вечеру посылать сватов. И тетушка Фрэсына была очень удивлена, увидев, что Георге бросил на телегу веревки и стал запрягать лошадей.